И злой вопрос лешего:

– Маг, это что сейчас было-то?!

Охраняб мой промолчал, только желваки под смуглой кожей дергались, выдавая ярость, причем злился мужик на себя, исключительно на себя, и оно как бы правильно, да только:

– Лешенька, ты не гневайся, – попросила друга верного. – Охранябушка и сам не рад, чему уж тут радым быть, весь денечек, почитай, работал зазря.

Жалко мне его было, скрывать нечего. Руку протянула, по щеке погладила, я лешего так часто успокаивала, просто во всех остальных местах можно было себе занозу загнать нехилую, а лицо леший полировал каждое утро, так что там не кололось. Да только леший от моего прикосновения так не вздрагивал и голову резко не опускал, и взгляда синего, пронзительного, у лешего тоже не было, и сердце у лешего не начинало биться так, словно вырваться из грудной клетки хочет…

– Ты не печалься, не тужи, охранябушка, – улыбнулась я сочувственно. – Печать тебе наложили плохо, нечеткая она, нестабильная. Видать, сражался ты до последнего. – И тут сочувственность моя сбой дала, и я коварно добавила: – Из принципу явно сражался, ты ж у нас хуже дитя малого.

Помрачнел синий взгляд, а я себя прямо-таки отмщенной почувствовала. Да и продолжила разглагольствовать:

– На алтаре, обессиленный, и то ужом извивался, ну чисто из принципа, вот и не вышло у них с раза первого-то. Догадываюсь, дальше-то…

Про дальше говорить явно не стоило. Я как-то слишком поздно это поняла, и совестно стало за слова жестокие.

Но охраняб мой взгляда не отвел, на меня не гневался, лишь тихо произнес:

– Все равно сопротивлялся. И ты права, ведьма, сражался до последнего. Одного архимага за Грань отправил, второму недолго еще ходить, третий вот… жив пока. А теперь скажи мне, что это сейчас было?

Стыдно мне сейчас было, вот что.

– Прости, – прошептала, покаявшись искренне.

– Забудь, – произнес сдержанно.

Я с рук его соскользнула, сарафан отдернула, клюку, рядом маячившую, перехватила, на дом полуразрушенный посмотрела, на охранябушку злого, напряженного, на друзей верных и вымолвила:

– Силен ты, охранябушка, очень силен. И сила твоя рвет печать магическую, терзает ее, словно волк голодный зимой. А я ведунья лесная, со мной рядом магия твоя дополнительную силу обретает. Да только ничего хорошего в том нет – сначала печать твоя падет, а потом и разум.

Маг ничего не сказал, лишь смотрел на меня глазами синими, стылыми, обреченными. Видать, знал про разум-то, ну или догадывался.

– Не печалься, охранябушка, – попросила, перехватывая клюку свою поудобнее. – Ну, печать и печать, с кем не бывает? Снимем.

– Как? – выдохнул маг.

– Как-нибудь. – Не было у меня ни ответа, ни плана. – Но точно снимем.

И ударив клюкой оземь, прошептала заклятие:

– Где на свет родился, там и пригодился!

Такое себе заклинание, его местные давно подхватили и превратили в поговорку, имея в виду совсем иное, да и про людей, а заклинание то было древнее, и живым оно подходило едва ли – в единый миг обратились бревна трухой прогнившей, ветром взмыли над кронами могучих дубов да и понеслись в те места, где спилили их без жалости да в сплав по реке пустили, а оттуда, ибо более неоткуда, русалки их и принесли.

Не русалки, а несушки какие-то.

– Ведьма, хорошая же была древесина, – тихо сказал охранябушка.

– Хорошая, – согласилась я, – да не в моем лесу рождена, не в моем ей и гибнуть. Ты остальные бревна с досками где брал?

– Леший принес, – говорил маг холодно, зло говорил.

– Вот впредь к лешему за древесиной и обращайся, – посоветовала я и пошла в избу…

В то, что от нее осталось.

Поднялась тяжело по ступеням, прошла в дом, села на лавку у печи, осмотрелась. Хороший вид был. Вообще из любого места, где вместо четырех стен, одна-одинешенька осталась, вид хороший. Панорамный такой. Просто вот смотри и радуйся! Правда, одно бревно обзору мешало, конечно, но досадовать на него смысла не было – все, на чем крыша сейчас держалась, это последняя выжившая стенка и это самое бревно, замшелое, конечно, но крепкое.

Домовой высунулся из печки, огляделся, крутя вихрастой головой, исчез, а вскоре протянул мне тарелку с бутербродами. Взяла молча, сгребла бутерброд с тарелки, остальные на лавку поставила да и принялась вечерять, ужинать в смысле. Хороший вышел ужин. На свежем воздухе оно завсегда так – любая еда вкусной покажется.

– Ну, чего встали? – спросила у книгоносителей. – Проходите, ужинать будем.

– Чем? – вопросил кот.

– Чем бог послал, – решила я.

Леший окинул охранябушку внимательным оценивающим взглядом.

– Лешенька, я лесная ведунья, но даже как ведьма честно тебе заявляю – каннибализм не есть добро и участвовать в нем я отказываюсь.

Леший с магом переглянулись, осознали, что делать нечего, да и направились к избе.

* * *

Охранябушка внутри, если можно выражаться «внутри» по поводу одностенного здания, пробыл недолго. Походил, осмотрел остатки моей избы, проверил, хорошо ли держит крышу бревно замшелое, а опосля ушел.

Вообще ушел.

Без него книги заносили. После недолгих размышлений сложили все на печи, я этой печью все равно никогда не пользовалась, в ней же домовой жил. Потом я зверей отпустила, а затем, стараясь не замечать косой взгляд домового, за клюку взялась да и посмотрела, где мой охранябушка. А как увидела, с трудом на ногах удержалась – маг тащил здоровенный котелок, судя по тому, как сжимались травинки, соприкасаясь с поверхностью покрытой, котелок тот горячий был, а на нем, на крышке, снедь стояла – круги колбасы копченой, сало просоленное, сыр белый, под полотенцем стиранным, хлеб едва из печи.

И затрясло меня от ужаса, вмиг охватившего!

Ударила клюкой оземь, сокращая путь охранябушки, да и осела на ступени, чудом сохранившиеся, а саму трясет, даже руки дрожат.

А маг почти не удивился, когда прямо из лесу на двор мой ступил. И мимо меня прошел, неся тяжесть такую без труда совсем, и, только поставив котелок на пол в остатках моей избы, назад вышел, ко мне подошел, сел передо мной на корточки, в глаза заглянул и спросил:

– Ты чего такая бледная, ведьма?

Огреть бы его. Вот прямо клюкой этой и огреть, но меня так трясло, что боюсь, это не я клюку сейчас держала, а она меня поддерживала.

– Ведьма, – маг посуровел, – ты чего?

А может, хватит у меня силушки-то, врезать ему, а? Но нет, сил не наблюдалось, плакать только очень хотелось, от облегчения, что ли.

– Весенька, – от волнения архимаг даже побледнел, – чего ты волнуешься? Я в деревню сходил, дров наколол, скотину от хворей полечил, людей некоторых, селяне и отблагодарили, только просили котелок назад вернуть. А, и да, кузнец за руку восстановленную благодарен очень был, пообещал, что ножей тебе сделает, ритуальных, как полагается.

Вот тут уж я взвыла.

И клюку бы выронила, но та стоять рядом осталась, а меня трясло уже, да так, что не передать.

– Охранябушка, родненький, ты что творишь? – вопросила голосом дрожащим. – Я понять не могу, тебя при рождении головушкой обронили или ты опосля приговора несправедливого умом тронулся?

Маг отшатнулся, затем вскочил, гневный, яростный.

А я, я все понять не могла.

– Ты мне прямо скажи, – продолжила слабым голосом, – ум-то у тебя есть али вышел весь?

– Ведьма, ты меня оскорбить пытаешься? – глухо вопросил он.

А я смотрю на него да и думаю – как сказать-то, чтобы дошло наконец?!

– Охранябушка, – я тоже встала, да на ступеньку, так что росту мы теперь были почти равного, – я лесная ведунья, понимаешь ты? Для всех в округе я бабка старая, карга страшнючая, питаюсь поганками да лягушками, понимаешь? Ты, скудоумный мой, что людям-то сказал, когда за еду работать взялся?!

Маг оскорбился, по поводу «за еду работать взялся», но ответил:

– Сказал, что раб, у ведьмы лесной служу.

– Ой дураааак, – простонал кот Ученый.

Ему маг ничего не сказал, лишь на меня посмотрел. А я… а что я. Как стояла, так и села. Посидела, поглядела вдаль, на лес, подышала, успокоилась, а затем тихо, но жестко сказала:

– Слушай меня внимательно, охранябушка. Перво-наперво, у люда окрестного даже сомнения не должно возникнуть в том, что питаюсь я пиявками с болота и поганками с пней замшелых, иначе,