– Ботинки снять придется и сжечь, – предупредила я да потянулась к коже змеиной.

И пока горели огнем синим ботинки ведьмы недалече, сама Ульгерда с интересом следила за тем, как обрывок кожи змеиной в моих руках превращается в два разнородных предмета – алую шелковую ленту и прядь каштановых светлых, почти рыжих волос.

А после я протянула руку моей личной поганке Заповедной. Та, все еще обретаясь в сплетенной из изумрудной травы кошке, вытянула лапку, прикоснулась к моей руке. А я старалась не улыбнуться, когда передавала ей образ Анариона, стать, поступь, плечи широкие.

– Нравится он мне очень, подарок передай, – попросила я чащу.

И тут произошло невиданное – моя зараза лапку отдернула и головой кошачьей отрицательно покачала. Я чуть букетик из рук не выронила, а Заповедная чаща, моя Заповедная чаща нахмурилась, по-кошачьи глаза прищурила, на задние лапки поднялась, обеими передними к руке моей прикоснулась да и выдала мне образ. Охранябушка! Без рубашки. И тот, между прочим, не просто так красовался на радость русалкам, которые толпой в три штуки уселись у меня на дворике, а окно рубил! Окно рубил! В моей избе! Окно!

– Да что ж он творит-то, ирод окаянный?! – вырвалось у меня.

Чаща этого тоже не поняла, но зато показала мне другое – там русалки толпой в три хвоста сидели и волосы расчесывали костяными гребнями, да все как на подбор – золотоволосая, шатенка и с волосами цвета воронова крыла. И щебечут-щебечут, а маг мой, тощий, поджарый, все рубит и рубит! Избу мою рубит!

– Так, все, неси подарок ведьмаку, – потребовала я.

Чаща на меня посмотрела с сомнением, внутренним взором на русалок… сравнила. Тяжело вздохнула, забрала букетик и помчалась нести его принцу. Потому что, по мнению чащи, и она этого даже не скрывала, русалки куда привлекательнее меня были. По ее мнению, мне в плане архимага рассчитывать было не на что, и она согласилась свести меня с индивидом похуже – с принцем!

Проводила ее гневным взглядом, потому что… я и не рассчитывала на архимага, мне вообще никто не нужен, но обидно же! И куда водяной смотрит, почему у меня во дворе русалки сидят?!

– А ты гневаешься, – заметила проницательная Ульгерда.

– Русалки распустились, чаща не слушается, лес Заповедный разрастается, ведьмак непроученный шляется, маги королевские налетели, Изяслава стыда да сил лишилась, Славастена – остатков совести! Есть с чего гневаться-то.

Ульгерда кивнула, но продолжала смотреть на меня пристально.

– А, говорят, леший у тебя знатный, – заметила словно невзначай.

И тут я чуть не сболтнула, что к лешему русалки и на триста саженей не подойдут, он у меня суровый да неприветливый, вот только… не такая уж я и дура, чтобы правду сболтнуть неосторожно.

– Хороший леший, – сказала сдержанно, – и мой.

Ульгерда понимающе улыбнулась, голову склонила.

Понять ее я могла, часто лесные ведуньи с лешими неразлучны становились, да только никому и никогда не скажу я, что мой леший человеком оборачиваться не способен больше. Искалеченный он ко мне пришел, что смогла, я сделала, но что я могла, ведунья необученная? Не станет мой леший человеком никогда, и не родятся от него дети, от того и бесится моя чаща, вот именно с этого бесится, не иначе!

– Спасибо тебе, – вдруг сказала Ульгерда.

Благодарить ей было за что – та гадость, что она на себя взяла, ей бы не ботинок стоила, а жизни – Ульгерда стара.

– Не за что, – улыбнулась грустно, – к ведьмаку у меня свои счеты, он на мою чащу позарился, в лес мой гостем незваным пришел, а ты мне шанс отомстить принесла, сердечная благодарность тебе.

С сомнением посмотрела на меня ведьма, да спорить не стала: магия леса – моя вотчина. Ульгерда же вздохнула глубоко, улыбнулась и вдруг сказала:

– Словно годков двадцать с плеч. Я к тебе попрощаться залетела, опосля путь мой к источнику лежал, думала, не доживу до суда ведьмовского, да ты мне жизнь подарила, хоть и не признаешь этого.

И поднявшись, ведьма метлу взяла, на меня посмотрела и сказала:

– Хорошая ты ведьма, Весяна, правильная. Береги себя.

Когда улетала босоногая Ульгерда, я сидела все там же, в сумраке леса, задумчиво глядя ей вслед. Надо же, никогда не думала, что ведьма на метле может выглядеть… забавно. А оказывается, когда пятки голые из-под подола юбки гордой ведьмы выглядывают, очень даже потешно смотрится.

И да, я правильная ведьма. Правильная. И поступила правильно. Я и сама это знала, просто когда это и Ульгерда сказала, на душе стало светлее.

Потянувшись к ближайшему лопуху, я собрала все капли росы, что еще пряталась в стеблях травы, наполнила лист лопуха маленьким, казавшимся ртутным озерком да и принялась наблюдать. Наблюдала я городок нашего барона, в который, видать, после вручения «подарка» переселился Анарион из баронской усадьбы.

Видеть я могла не все, только то, что чаща моя видела, а она перемещалась, по большей части под землей, так что сад позади двора гостиного, в котором на траве растянулся ведьмак с девицей легкого одеяния, и сам был полугол, я видела отрывками. Сад с ведьмаком – земля сыра. Сад – земля. Сад – земля, крот. Крот попался вежливый, очень извинился перед чащей, спросил, может помочь чем надо. Чаще помогать не надо было, но… у крота кротиха оказалась беременна.

«Не смей!» – потребовала я у чащи.

Да какой там, эта поганка уже остановилась и в красках расписывала, какой у нас замечательный лес! А как червяков-то под землей много, прямо косяками ходют! В красках, потому что это говорить чаща не может, а вот показывать очень даже. Она и показывала! Особенно крота впечатлил косяк червей под землей! В процессе переговоров в саду раздались характерные стоны, но даже они не отвлекли чащу от главного, поганка прорыла ход в мой лес для крота и его будущего семейства!

Но на этом дело не закончилось – потом чаща высунула листик на поверхность и с интересом стала следить за происходящим. Следить было за чем – к ведьмаку еще одна девица присоединилась, и теперь у него было сразу два объекта для размножения. А чаща моя такие процессы очень даже любит и уважает, интерес у нее был к размножениям излишне повышенный.

Я же краснела аки маков цвет, закрывала лицо руками, подсматривала через растопыренные пальцы, и в какой-то момент смущение было вытеснено совершенно изумленным:

«И так можно?»

«Так тоже можно?!»

«Ого, и даже так?!»

«Ну, ничего себе!»

А потом чаще все это надоело. Моя зараза спустя четверть часа, не менее, уяснила для себя главное – размножательного во всем действии нет ни капли. В смысле ни капли нужного семени не пролилось из ведьмака, а потому все вот это пустая трата времени. А тратить время в таком ответственном процессе чаща считала абсолютно безответственным. Так что сердобольная выскочила из земли одним плавным движением, став девой… голозадой, увы, одеваться она все так же не считала нужным, величаво подошла к остановившейся, но уже довольно далеко зашедшей в разврате компании, и вручила оторопевшему ведьмаку, который некоторыми местами даже поник от изумления, мой букет. Потрясенный принц оторопело воззрился на букет, но на этом испытания для его психики не закончились – чаща моя разошлась вовсю!

И началось. Тычинки и пестики. Зерно и почва. Осеменение во всех его видах и формах! Чаща молча, но выразительно читала нотации ведьмаку и вещала, что негоже это брать зернышко и совать его в лунку, потом вынимать, совать и вынимать. В ее исполнении это было оригинально – впереди лошадь с сохой, позади крестьянин с торбой, сначала разбрасывающий пшеничные зерна, а потом, как умом скорбный, судорожно собирающий все, что раскидал, обратно в торбу. В подобном контексте разврат ведьмака приобретал вид весьма скудоумного действия.

И вот после всего этого чаща презрительно воззрилась на девиц, а затем обрисовала ведьмаку мои очертания. На этом не остановилась и сотворила из зелени мой облик… сильно польстив моей внешности. В исполнении чащи у меня была грудь раза в три больше имеющейся, талия раза в два меньше, попа… одеждой обременять мой облик эта зараза не стала, так что