Терри был настроен скептически, настаивая на том, чтобы вообще отказаться от каких-либо публичных выступлений. Вдали от любых открытых действий, неуверенно склоняясь к скрытому миру, к невидимому движению сопротивления без лидеров, тайным ячейкам и автономным партизанам, безмолвно плавающим в море людей, сказал он, появляющимся только для того, чтобы вступить в бой с врагом, и только в наше время и на наших собственных условиях. А затем вернитесь обратно к волшебной стихии нашего выживания в воде.

Чем больше беспорядка, тем лучше, говорили тогда многие из нас. «Кровь на лбу лошади, – написал Терри большими черными буквами на стене метро, – и горе тем, кто не умеет плавать».

– Что это значит? – спросил я, не понимая библейски звучащей отсылки.

– Я позаимствовал это у Пантер, – сказал он. – Это означает, что мстительная река крови прольется через это место, и очень скоро. И это будет очень глубоко, полно гнева, вплоть до лошадиной головы.

Терри с каждым днем звучал все более Ветхозаветно.

Мы планировали провести митинг с участием тысяч детей из рабочего класса из базовых городов и боевиков из наших коллективов в половине восьмого в Линкольн-парке в ту первую ночь the Days of Rage, но из этого ничего не вышло. К восьми, когда я проскользнул с севера, вокруг небольшого костра лениво толпилось не более пары сотен человек. Я прошел мимо, не помню, скольких полицейских держали вне поля зрения, полностью вооруженных и готовых нанести удар – мы были не только в меньшинстве и безоружны, возможно, мы просто были не в своем уме. Мой желудок сжался. Где была вся революционная молодежь? Мне захотелось убежать, скользнуть в темноту и исчезнуть, но я знал, что не могу или не хочу. Нашей целью было пройти весь путь до центра города, штурмовать Федеральное здание в полную силу с помощью мощной и множащейся молодежной армии, разбить окна и пробить стены, чтобы еще раз выразить наше возмущение и отрепетировать наше сопротивление. «Теперь пути назад нет», – сказал я себе и попытался вспомнить «Гранму».

Итак, это было обнаженное ядро – участники коллектива из Мичигана, Огайо, Колорадо, Мэриленда. Но постепенно это стало, несмотря на всю свою спущенную странность, захватывающим зрелищем для меня – небольшая решительная группа, готовая к бою, все в необычных мотоциклетных или армейских шлемах, многие в защитных очках и противогазах, тяжелых ботинках и перчатках, штанах и рубашках, надежно закрепленных скотчем на лодыжках и запястьях.

Я помню, что некоторые выглядели как воины, некоторые больше походили на клоунов. Дэвид, казалось, собирался собрать конфет на Хэллоуин в огромном оранжевом комбинезоне, мотоциклетных ботинках и шлеме времен Первой мировой войны, который был на несколько размеров меньше, чем нужно, на его яйцевидной голове в очках. Терри был похож на Детеныша-бродягу-скаута, жаждущего озорства.

Спрятав с глаз долой в рюкзаках и под куртками, большинство из нас несли с собой арсенал непредвиденного уличного оружия: стальные трубы и рогатки, цепи, дубинки, булавы и пачки монет, чтобы утяжелить удар. Ни у кого не было оружия, но я подумал, что сегодня ночью никто не подвергнется беспомощному нападению. Мы снова повысим ставки и снова заплатим определенную цену. Насколько высокую? Под К айфом, догадался я, но у меня не было ни малейшего представления, когда я вошел в группу, и мы приветствовали друг друга отчаянными объятиями. Я быстро нашел Диану, и вскоре вся наша аффинити-группа была в полном сборе – Терри, Диана, Рэйчел, Рути, Дэвид, Фиона и я. Мы сражались бы бок о бок, защищали друг друга от беды и делали бы все возможное, чтобы разбить все окна на нашем праведном пути.

Вскоре наш костер разгорелся полностью, питаясь большими кусками расколотых парковых скамеек, которые мы наугад разбили в качестве топлива. Прохладный воздух затрещал, туман немного рассеялся, а затем толпа взревела, и я помню, как, посмотрев на запад, я увидел отряд скандирующих бойцов, яростно прорывающихся сквозь туман и въезжающих в парк – может быть, сто или сто пятьдесят человек, но, возможно, только возможно, по их решимости, тысяча или даже десять тысяч. Хо-Хо-Хо Ши Мин, вьетконговцы Победят. Что за зрелище – эта прелестная маленькая партизанская армия в плотном, дисциплинированном строю, по двое в ряд, быстро, целеустремленно приближается к костру, а затем окружает его и ловко разворачивается к нам лицом, возглавляя песнопения, перемежаемые боевыми кличами и пронзительным свистом. Коллективная энергия нарастала, напряжение нарастало.

Моя кровь стала горячей, лоб – ледяным, от кожи посыпались искры. Я не шучу – тогда я посмотрел на тыльную сторону своих ладоней, и по ним бешено заплясали маленькие бело-голубые электрические разряды. Когда я повернулся, чтобы показать Диане, держа мои руки поднятыми вверх, она посмотрела мимо них и вместо этого уставилась на мое лицо.

– Что случилось? – спросила она озадаченно. – Как, черт возьми, это произошло?

– Что?

– Посмотри на свои очки.

Я снял их, и действительно, каждая линза представляла собой маленькую звездочку из крошечных трещинок, расходящихся от центра. Меня не ударили, я ничего не почувствовал, кроме странного шоу электрического света, но мои очки были разбиты.

– Черт, – сказал я, озадаченный, но также немного обрадованный, а затем ослепленный. – Это так странно.

Скандирование усилилось, посылая искры в ночное небо, и театр революции заполнил парк. Мы кричали и поддерживали друг друга, цепляясь за спасательную шлюпку нашей надежды и друг за друга. Терри сделал круг, чтобы поприветствовать опоздавших товарищей, а я крепко держался. Откуда-то я знал, что во мраке за окном собирается волна-убийца, и втайне надеялся, что кто-нибудь – не я – появится на спасательном судне и вытащит нас всех в безопасное место. Но это казалось сомнительным, невозможным. И вскоре мне стало все равно.

Лихорадочное веселье достигло апогея, когда Бернардин Дорн появился на небольшом возвышении слева от костра, и войска взорвались неистовым скандированием: «Хо-Хо-Хо Ши Мин! НФО победит!».

На ней была черная кожаная куртка поверх черной водолазки, ее фирменная короткая юбка и высокие стильные черные сапоги, из нагрудного кармана выглядывал карандаш для подводки глаз. Ее горящие глаза сочетались с элегантностью. Она заслужила свою роль голоса и лидера боевиков благодаря практике, но она также была потрясающим и соблазнительным символом женщины-революционерки – Дж. Эдгар Гувер назвал ее «пассионарией сумасшедших левых», – и когда она поздно вечером стояла в том безумном парке, ее темные волосы развевались на ветру, а блестящие глаза сверкали в ответ на огонь, я последовал бы за ней куда угодно.

Она подняла руку, и в парке внезапно