Это было закреплено королевской грамотой Филиппа II Августа, данной в 1200 году. Поводом к ее написанию стали многодневные беспорядки (в том числе повлекшие за собой убийства) из-за столкновения горожан со студентами (которые вовсе не считались горожанами). В итоге было решено, что прево может только пресечь беспорядки, но не смеет бросать студентов в узилище и уж тем более судить их. По закону он должен передать их дело местному епископу. А тот пусть передает дальше – куда положено в рамках его, епископской, власти. То есть возвращает в университет, если проступок кажется ему незначительным, или отправляет наверх, в Рим, если дело серьезное.

Итак, университет – город в городе. Он подразделялся не на факультеты, как бы мы могли подумать, а на «нации» – землячества студентов (нацией тогда именовали то, что мы сейчас зовем этносом). Их в Париже было четыре: фламандская, пикардийская, французская и германская.

Студент, придя в университет, записывался в ту или иную «нацию», обещал чтить установления, порядки и статуты и, что для нас очень важно, клялся в верности своим товарищам. А они принимали его в свою школярскую семью. Как говорится, один за всех и все за одного.

Ему помогали снять комнату у доброго парижанина, жившего на левом берегу Сены, который, кстати, оказывался в интересной и странной ситуации. С одной стороны, он был членом городской общины Парижа и мог в случае чего рассчитывать на защиту и правосудие. С другой, его конфликты со студентами оставались во многом его делом. И если некий студент совратит его жену или дочь (о чем с известной игривостью поется в знаменитой студенческой песне Gaudeamus), то бежать ему с этим абсолютно не к кому. Останется только взять палку поувесистее и, набрав еще солистов для оркестра, пойти и научить излишне бойкого студента петь. Возможно, фальцетом. Чтобы понял тот извечную максиму, которую ему в университете так и не втолковали: longus penis – vita brevis.

И жизнь студента осложнилась бы катастрофически, если бы не те клятвы, которые он давал. Его «нация» была обязана вступиться за него. Так что стычки между горожанами и студентами являлись делом обыденным. В германских землях существовал даже особый тип кинжала, который назывался студенческим. Как раз для таких случаев. Его потом возродили нацисты (в своей неуемной страсти к германской старине). Это весьма серьезных размеров оружие, типологически относящееся к баселардам.

И да, власти издавали кучу правил, запрещавших студентам носить оружие в городской черте. А раз что-то так активно и, самое главное, регулярно запрещают, значит, это есть и не собирается исчезать.

При всем неудобстве студенты были городу полезны. Они снимали комнаты и квартиры, пили и ели, обеспечивали работой переписчиков и переплетчиков, а также портных, башмачников, свечных дел мастеров и много кого еще.

Тут можно вспомнить каналью Бонасье, галантерейщика, созданного пером Дюма. То, что романтичный до ужаса гасконский дворянин строит глазки молодой супружнице, конечно, не очень приятно. Но много есть в мире неприятных вещей. А вот в том, что он исправно платит за комнату и, как минимум в фильме, покупает дорогущие шляпы, – прямая выгода. А деньги есть деньги, особенно для города. Так что пускай дворянин остается. Пример, конечно, изрядно хромает, но дает некое представление о ситуации.

Да, а на какие, собственно, деньги студент жил и учился? Вариантов было несколько. Первый – деньги давал родитель. Оплачивал проживание и, если нужно, учебу. Про «если нужно» я сказал не зря. Дело в том, что многие дисциплины преподавались бесплатно. Считалось (достаточно долго, чуть ли не все Средневековье), что знание принадлежит Богу и потому не может быть продаваемо. Облекалось это в чеканную формулу: scientia donum Dei est unde vendi non potest. Продавать могли только те виды знания, которые сулили прямую прибыль обладателю. Традиционно это были медицина и юриспруденция. Медики и легисты-законоведы работали не бесплатно.

И их никто бесплатно не учил. А вот свободные искусства, философия и богословие преподавались без каких-либо ограничений, так как считалось, что человек к ним тянется исключительно из жажды к знанию.

Второй вариант – образовательный грант, как бы мы его сейчас назвали. Среди благородных дам было достаточно модно оплачивать обучение какому-нибудь умному, но не особо богатому мальчику из подвластных. Например, внуку хромого привратника, чей папа сложил голову в очередной заварушке, устроенной между ее беспокойным супругом-бароном и соседом. Мальчик по миссалу читать выучился, но большего знания местный капеллан дать не может. Ну как тут отказать парню в покровительстве? Особенно если учесть, что соседка уже трех мальчишек в Виттенберг отправила. И мало того что отправила, так еще и не забывает всем об этом рассказывать. А на последней пасхальной проповеди епископ, говоря о щедрости, только на нее и смотрел. И все смотрели. Так что надо напрячь управляющего и найти для парня денег.

И из этого следует, что студенты, распевая все тот же Gaudeamus, не зря вспоминали в шестом куплете про maecenatum caritas, которая их поддерживает.

Но и это не все. Был еще третий способ заплатить за учебу. Юношу могли сделать титулярным настоятелем какого-нибудь храма. Он, в свою очередь, нанимал викарием бесприютного священника, который и тянул поповскую лямку, а сам отец настоятель мог и не появиться в своем приходе ни разу и даже не быть рукоположенным в сан. Крыша в храме не течет, службы отправляются, монах крест алтарный не продал – значит, настоятель справляется.

Но и это еще не все. Сама «нация», то самое землячество, имела свою казну, откуда могла помогать нуждающимся. В Средневековье считалось, что чем лучше образование, тем канал связи с Господом чище. По этой причине многие горожане, у которых не было средств завещать земли монастырю за упокой чьей-либо души, платили той или иной «нации» за молитвы по покойнику. А что, они же клирики и очень образованные, даже ругаются исключительно на латыни – святые люди. А то, что пьют да по девкам бегают, так кто не без греха. Да и пьют умеренно, и бегают не все – кто-то вон ночи напролет за книгами сидит. Кроме того, о тех, кто в монастырях заперся, и не такое рассказывают. Так что заплати и не греши, так оно вернее будет.

Но это отношения с городом. А как с той властью, что выше всякой городской, – с королем и императором? Вот тут мы почти всегда видим сплошные любовь и взаимопонимание. Для монарха университет – источник ценных, очень ценных и ценнейших кадров. Мы говорим о врачах, допущенных к августейшему телу, о юристах, которые помогают управлять страной, о людях искусства, создающих красоту. Правда, стоит отметить, что, когда тот или иной член школярского братства шел на королевскую службу, он переставал быть членом университетской общины. Это очень для Средневековья логично. Переходя на королевскую службу, человек обретал сеньора и уже не мог быть хозяином себе и своему слову, не мог быть всецело товарищем своим товарищам.

Кроме того, напомню, что богословы и юристы университета были достаточно мощной альтернативой богословам и юристам курии. И король мог использовать это в своих интересах, когда ему требовалось определенное решение, но идти за ним к папе было не вариант.

А в чем же особенности университета в Праге? По получении папской буллы Карл IV издал указ, освобождающий студентов и магистров от светской власти, что было абсолютно нормальным для того времени. И в Прагу очень быстро начали съезжаться немцы и чехи. При этом немцев было больше. Не потому, что они стремились к обучению сильнее, чем чехи, просто их физически было больше. И теперь не надо было ехать в далекий Лондон, тратить уйму денег на дорогу и подвергать себя опасностям морского путешествия: знания сами пришли чуть ли не в центр Европы.

Как следствие, примерно три четверти студентов в университете были немцами. Точное их число сейчас узнать затруднительно, поэтому такой вывод я сделал на основании того, что три из четырех «наций», представленных в университете, были немецкими: баварцы, саксонцы и поляки. Но последними звали не поляков из Польши, а силезских немцев. Четвертой были чехи.

Такой перекос в численности не должен нас удивлять. Во-первых, университет в Праге – ближайший для любого немца.