О сути переговоров, которые велись через посыльных, толпа была не в курсе. Францисканцев на площади не имелось, и о них как бы и забыли благополучно, под шумок. Создавалось впечатление, точнее его специально создавали, что Савонарола сам потребовал испытание огнем, сам с великой помпой пришел на площадь, а теперь элементарно трусит. И вообще, толкает вместо себя ученика.

Суть этого плана дошла до фра Джироламо достаточно поздно – тогда, когда толпа начала реветь проклятия в его адрес. И он увел своих людей назад, в Сан-Марко. Но увел он гораздо меньше, чем привел. Многие «плаксы» в тот день разочаровались в своем учителе. А о настроениях простого народа и говорить не приходится. Да, а что те францисканцы? А они так и не вышли на площадь.

Ночью город гудел. Все проклинали лживого монаха, который сам затеял это испытание и сам же испугался. Верно, никакой он не пророк, а обманщик. Обманщик и подстрекатель, настроивший всю Италию против Флоренции, друг короля Франции, отнявшего у республики богатейшую Пизу. Он, не оказавший милости умирающему Лоренцо, сам метит в единоличные правители. Смерть ему!

И нет ничего удивительного, что в Вербное воскресенье монастырь Сан-Марко был взят штурмом, а Савонаролу, избитого и оплеванного, на позорном вервии потащили в темницу и на суд. И стража охраняла его от разгоряченной вином и порохом толпы, которая была готова растерзать монаха на месте.

Но такого легкого конца люди, заранее осудившие его на смерть, ему не предоставили.

А дальше все еще интереснее. Арестовывают Савонаролу решением светской власти, на что никаких полномочий у нее решительно нет. Как и полномочий врываться на священную территорию монастыря, которая дает всякому право убежища. И вообще, открыто поднять руку на настоятеля крупнейшего в городе монастыря – это немыслимо. Это просто за гранью добра и зла. Да, во время войны случалось и не такое. Но чтобы в мирное время христианские владыки преследовали монаха в его монастыре – нет, это немыслимо. Еще и без конкретных обвинений. Да и не могли светские судьи предъявлять никаких обвинений священнослужителям. Для этого существовал совсем другой суд.

Но Синьория творит явное беззаконие, ясно осознавая, что все это сойдет ей с рук и папа задним числом все спишет. Кроме того, арестованный Савонарола нужен Синьории как ценный пленник, на которого можно выменять и налог, и Пизу. А может быть, еще что-то урвать получится.

И, вступив на путь самоуправства, не имея никакого права суда над клириком и даже не назначив судебную комиссию, Савонаролу вздергивают на дыбу. Девятого числа. То есть восьмого его арестовывают, а девятого уже пытают. Это немыслимо быстро.

Но логика у его палачей есть, и она железная в своей бесчеловечности: ковать железо, пока горячо. Савонарола – человек нервный, тонкой души и весьма слабого тела, которое и от природы не слишком сильно, и ослаблено регулярными и многодневными постами. Он не выдержит пытки. Кроме того, последние несколько дней были для него очень непростыми: подготовка к испытанию огнем, ожидание на площади, штурм монастыря – все это изрядно подкосило его внутренние силы. И нужно вырвать из него признания, пока он не собрался с мыслями и с духом, пока он в растерянности, пока его сторонники не подняли шум по всей Европе.

Но тут вышел просчет. Савонарола действительно очень легко и болезненно отреагировал на пытку. Настолько болезненно, что этого никак не ожидали. И, вися на дыбе, он давал показания, но путаные, сбивчивые и каждый раз разные. При этом он регулярно терял сознание и начинал бредить. Пытка дала чрезмерный эффект.

Только 11-го числа, через день после того, как его начали пытать, Синьория назначила чрезвычайную комиссию из семнадцати членов для разбирательства дела Савонаролы. Само собой, туда вошли его заклятые друзья, например молодой вождь «компаньяччи» Доффо Спини. Нотариусом при комиссии стал некий Чекконе ди Бароне, весьма ловкий человек.

Этот мастер пера писал в протоколах допросов, что спрошенный давал показания добровольно и непринужденно, без всякого членовредительства показывал следующее. А сам Савонарола висел в это время на веревке с руками, заломанными за спину.

К слову, во Флоренции того периода существовала практика, позволявшая с некой твердостью установить, что показания на самом деле даны без членовредительства. Подсудимый должен был написать их собственноручно. Дело в том, что после дыбы писать решительно невозможно. Особенно писать много и обстоятельно. И если человек свои показания пишет не сам, значит, они не добровольны. Но это в теории, которая тогда мало кого волновала.

Суд с самого начала был судилищем. И он символично начался именно в Страстную седмицу.

Тарелка с изображением Страстей Христовых. Сцены включают предательство Иисуса его учеником Иудой (справа); арест и осуждение евреями (слева); несение креста (вверху); распятие (посередине); и воскресение (внизу)

Ок. 1510. The Cleveland Museum of Art

Дознаватели спрашивают монаха преимущественно о трех вещах. О его пророчествах, его вере и его взгляде на политическое устройство.

Но Савонарола путается в показаниях, местами случайно, впадая в бред от чудовищной боли, так как судьи торопятся и пытают его со всей страстью. А местами сознательно, ведь никто, по словам Фомы Аквинского, не обязан говорить всей правды перед неправедным судом.

Он прекрасно понимает, что все это просто долгая и мучительная прелюдия к костру. Надежды на справедливый или хотя бы милосердный приговор у него нет и быть не может. И ему просто нужно выбрать, в чем именно признаться, где дать обдуманную слабину. И да, как при этом не начать сдавать друзей, сторонников и учеников. Как обезопасить монастырь.

Если он признается в ереси, то судьи, очень возможно, отдадут его папе, и там пытки продолжатся. Кроме того, его ученики резко станут учениками еретика и распространителями ложного учения, чего Савонарола позволить себе не мог.

Если он признается в том, что все его политические труды – способ заполучить единоличную власть, или в том, что его идеи политического устройства Флоренции не имеют под собой достойного богословского фундамента, то он подставит «плакс», ту самую народную партию, которую он создал и о благе которой радел.

И Савонарола выбирает тот путь, который был дан в Писании: он губит свою душу ради спасения душ ближних. Он сознается в том, что никакой он не пророк, а лишь фантазер. И он путал откровение со своими фантазиями.

Для приговора этого очень мало. Как мало и для победных реляций в Рим. Что же, берут фра Доменико и фра Сильвестро. И, завернув им руки за спину, тоже вздергивают к потолку.

Но это я забежал немного вперед. Савонарола подпишет следственное дело 19 апреля, а его учеников возьмут лишь 26-го, поняв, что в следственном деле пусто. И да, Савонарола имел представление о том, как за ним записывают показания. По этой причине, когда он подписывал дело и его спросили о том, правда ли то, что тут написано, он ответил: «То, что написано мной, – правда».

Целый месяц Савонарола проведет в одиночной камере. Последний месяц своей жизни он употребит на то, чтобы написать толкования на пятидесятый и тридцатый псалмы. Эти тексты до сих пор служат добрую службу многим христианам.

А 18 мая прибывают папские комиссары. Флоренция не отдает монаха, сказав, что он должен понести кару там, где вредил, то есть в городе на Арно. Но чтобы папа не имел сердца, Синьория согласна еще на одно следствие под председательством папских судей. Чтобы приговор был озвучен от имени Рима.

И во Флоренцию приезжают генерал ордена доминиканцев Джовакино Турриано, доктор права Франческо Ромолино и епископ Паганотти. Очередной допрос следует 20 мая, Савонаролу опять пытают на дыбе, но ничего нового от него добиться не удается.

А 22-го числа Флоренция согласится на приговор, который с собой привезли папские послы, – смерть. Этот приговор был оплачен правом взымать с церковного имущества десять процентов налога в течение трех лет. Итого – тридцать.

Савонарола был продан за тридцать процентов налога. За то же число, за которое был продан Тот, кому