еще ребенок! – вспыхнул дядя. – То, что ты наслушался от патагонских шаманов всякой чуши, не значит, что ты должен внушать ее единственным людям, которые могут тебя спасти! План у нас простой, но очень опасный. Буря длится от четырех до восьми часов, время гормонального безумия, когда секс и насилие выплескиваются на улицы. В этот период часть обезумевшей толпы из анклава пытается вырваться в город, и, по статистике, нескольким небольшим группам – удается.

– Их ловит милиция, – подтвердил я. – Усыпляют газом.

– Они не скрываются, потому что безумны, – продолжил тем временем дядя. – Нас в это время ждать не будут. Мы прорвемся вместе с Бурей, а потом скроемся за пределами анклава. И у нас будет несколько часов для того, чтобы покинуть дистрикт, пока милиция считает, что мы заперты Бурей.

– Папа, ты чего-то недоговариваешь, – сказал Ягайло.

– Да, Яго, недоговариваю, – согласился дядя. – Женщины во время Бури не чувствуют таких хейсов, как я, они видят вместо нас пустое место. Но если вдруг поймут, что я рядом, то постараются меня уничтожить. Я для них – невидимый враг, интуитивный. Но что еще страшнее – у них просыпается ненависть к жогам. И если они почувствуют тебя, то, скорее всего, разорвут на части, а потом на части разорвут тех, кто разрывал тебя. Я читал доклад о том, как женщины во время Бури в Токио нашли жога… Погибло около четырехсот женщин, а от мальчика не осталось ни одного фрагмента больше мизинца.

В этот момент у машины, за которой мы ехали, чуть отодвинулся в сторону задник тента, и я увидел внутри мужчину в оранжевом ошейнике.

Такие неснимаемые штуки носили только осужденные за особо опасные преступления – те, кому не предлагали отработать часть срока в лупанарии за быстрое освобождение.

Но ходила легенда, что им предлагали «Право Бури» – выпустить их в начале Бури в анклаве. Добровольно или же принудительно – не знал никто, точнее, те, кто знал, не рассказывали. Я полагал, что там тоже была некая градация – самым отъявленным преступникам и мерзавцам вариантов не давали, а тем, кто был плохим парнем, но все же не совсем уж чистым злом, могли и предложить выбор.

Буря не должна быть «холостой», то есть в анклаве должны быть мужчины, хотя бы несколько. И вот эти, с оранжевыми ошейниками, становились сакральной жертвой, которой общество расплачивалось за право спокойно пережить еще один неистовый праздник.

Метров через пятьсот фура перед нами отвернула в сторону, и теперь мы ехали за другой, которая вскоре встала, перегораживая проезд, и несколько крепких молодых девок начали разгружать ее, при этом что-то напевая. Я включил переводчик на телефоне, и он как-то безэмоционально, речитативом выдал:

Эх, грянем

Да снова

Заветное

Слово,

Снимая

Покровы

До самой

Основы.

– Они почти в Буре, – прокомментировал дядя. – Чтобы не свалиться в Блеск раньше времени, они входят в транс, очень похожий на мужской. Рассуждать и принимать какие-то сложные решения они уже не могут, но зато вполне способны продолжать простые действия. Но транс нуждается в чем-то вроде поддержки и синхронизации, и они поют… Вот это.

Фура была большой, но разгрузили ее очень быстро – молодые женщины, судя по всему, действительно вошли в транс и синхронизировались между собой, потому что довольно тяжелые коробки и ящики они кидали, почти не глядя, и точно так же ловили и складировали.

Один из нижних ящиков в штабеле треснул, и из него выкатилось яблоко.

– Во время Бури просыпается аппетит, поэтому на улицах будет много еды, – прокомментировал дядя. – Если еды будет недостаточно, женщины начнут кусаться… Буря в голодные времена – это отдельная история.

– Я что-то такое читал. – Вспомнились школьные годы, учебник истории, вроде бы за седьмой класс, с конной женской статуей на обложке. – Вроде бы в Торжке, во время осады Бату-ханшей…

– Ха! – рявкнул дядя. – Торжок! В Африке такое до сих пор время от времени случается, просто это не те новости, о которых позволено знать народу!

Тем временем фура разгрузилась, тронулась вперед и на ближайшем перекрестке вывернула в сторону.

Мы же поехали дальше – по пустым улицам. Теперь я обращал внимание на некоторые мелочи и видел, что то тут, то там стояли ящики с фруктами и хлебом, а еще были столбы и помосты, которых я раньше не замечал.

При этом почти все проезды во дворы и даже мелкие улочки были закрыты наглухо, а иногда и забаррикадированы.

– Поток направят в одну сторону? – спросил я.

– В несколько разрешенных, – ответил дядя. – Постараются разделить на четыре или пять колонн тысяч по семь-восемь человек. Иначе подавят друг друга.

– Папа ходил смотреть Бурю, – сказал Ягайло. – Ему там плохо было.

– Я готовился. К сегодняшнему дню. Теория – это хорошо, но нужно было проверить все то, что пишут в монографиях и диссертациях. Я трижды переживал бурю в женских анклавах в Аргентине. Внешне там все немного по-другому, – например, никто не заморачивается с тем, чтобы держать фрукты в ящиках, а заключенных выпускают до начала Бури, и не только осужденных на смерть, как у нас.

Тем временем мы подъехали к офису, я запарковал машину за подстанцией, и мы вышли на улицу – совершенно пустую и тихую. Здесь, на краю делового квартала, не было ни одного светящегося окна.

– Мне нужны травы, – сказал дядя. – Идите пока в офис, я видел здесь пустырь, и там вроде бы как раз то, что нужно.

Мы с Ягайло зашли в офис. Он сразу нашел в переговорке мяч с надписью «Идея» и начал азартно пинать его по всему помещению, приглашая меня поучаствовать в этом веселье.

Я прислушался к себе: мне хотелось поиграть с ним, но не сильно. И я видел в этом скорее свое желание, чем его влияние.

– Ты думаешь, я тебя заставляю? – обиделся Ягайло. – Я таким не занимаюсь. Ты же свой. Ты братик мой.

Я пытался вспомнить, почему он в самом начале показался мне уродливым, – но не понимал. У него было трогательное бульдожье лицо, доброе и в то же время нескладное. Не красавец – но в нем чувствовалась мужская харизма, грозившая раскрыться лет через десять так, что девушки, особенно из низшего класса…

А нет, девушки его, скорее всего, не интересуют.

Я попытался вспомнить, а кто вообще интересует жогов, – и понял, что об этом никто и ничего не пишет.

– У тебя есть вопрос, – утвердительно сказал Ягайло, пиная мне мяч; я остановил его