При этом дядя на словах «долгую жизнь» был настолько неубедителен, что мы с Ягайло переглянулись – мол, чувствуешь фальшь? – и оба кивнули: чувствую.

Зазвонил телефон, это была Раннэ.

– Тебе надо уходить из анклава, сегодня будет Буря, – сказала она.

– Мы здесь именно из-за Бури, – ответил я.

– Все будет плохо, я чувствую, если ты не уйдешь, будет плохо, – пыталась надавить Раннэ.

Я тяжело вздохнул. Дядя и Ягайло смотрели на меня – они слышали, что говорила низшая, и, по-моему, им было важно, что на это отвечу я.

– Я остаюсь.

– Дурак! – крикнула Раннэ и повесила трубку, не дожидаясь ответа.

Некоторое время мы сидели в тишине, затем дядя сказал:

– Володя, я благодарен тебе. И она мне никогда не нравилась, даже если вычесть из уравнения то, что ее наняла твоя мать для этой унизительной проверки. Но сейчас она права, мы тут все дураки. Сейчас – последний шанс оставить нас.

Они уставились на меня оба, дядя Сема и Ягайло.

– Ничего не забыли? – уточнил я; они переглянулись. – Я же под постоянным воздействием Ягайло. Он мне кажется роднее и ближе любого родственника, кроме тебя, дядя Сема.

Дядя сглотнул, в его глазах мелькнула паника. Он явно рассчитывал на меня, и этот небольшой сценарий, в котором я выступал в роли марионетки, должен был просто еще сильнее уверить меня в том, что я делаю все правильно.

– Я начал вам помогать до того, как встретил Ягайло. Не знаю, сколько в моем отношении к тебе, братец, твоих легендарных феромонов, а сколько – моей родственной любви, на которую, кстати, прошу сильно не рассчитывать. Но я остаюсь с вами не из-за этого. Я остаюсь потому, что за последние дни понял, что всю жизнь прожил в жоговом пузыре фальши и лжи, и только сейчас понемногу начинаю осознавать, кто я вообще такой и что мне нужно.

– И что тебе нужно? – уточнил дядя.

– Чуть больше любви и правды в моей жоговой жизни, извини, братец.

Ягайло пожал плечами, – видимо, для него использование слова «жог» в качестве ругательства не было чем-то необычным.

Тем временем дядя пошел в душ с веником сорняков, я направился следом.

– Яго может съесть ее грязной, ему так даже вкуснее, – сказал дядя, промывая траву. – Но чистая трава дает понятный эффект, а грязная смазывает его. Пустырник, полынь и болиголов, еще пары травок я здесь не нашел, но этого должно быть достаточно на час-полтора. А если мы будем выбираться дольше, то, скорее всего, в любом случае не выберемся.

– Ты говорил, что уже бывал в Бурях в Аргентине.

– Да, бывал. Первый раз наблюдал за всем из окна на втором этаже. И это было ошибкой – потому что под Бурей женщины легко залезают и на второй, и на третий этаж. Зато я выяснил, что меня, как хейса, они действительно не видят. Второй раз я ходил по улицам между ними. В третий раз – искал нужную мне команду, которая была бы достаточно крепкой, чтобы прорваться за стены анклава, и при этом небольшой, чтобы не заинтересовать милицию слишком быстро. В тот раз я слишком сильно приблизился к разъяренной женщине, она случайно ударила меня, поняла, что там, где нахожусь я, – не пустое место… И попыталась убить.

– Но ты выжил, – сказал я. – А значит…

– Я не горжусь этим, – ответил дядя. – Просто еще одна вещь из множества, которыми я не горжусь в своей жизни. Я остался жив, насколько это вообще ко мне применимо, а обычная женщина, виноватая лишь в том, что встретилась со мной, находясь во власти Бури, – осталась лежать там, на улице анклава в Айресе. Яго, попробуй.

Дядя передал моему брату несколько веточек. «Лакомство» выглядело неаппетитно, если не сказать – отталкивающе, но Ягайло спокойно взял и сгрыз, при этом я мог поклясться, что ему понравилось.

– Ну как?

– Успокаивает, слегка клонит в сон. Есть небольшой эффект… – Тут Ягайло задумался. – Наверное, ближе всего к мескалину.

– Ты кормил сына наркотиками? – Я выставил палец в сторону дяди.

– Тише, тише, – ответил тот. – То, что для тебя – наркотик, для Яго – всего лишь топливо для его внутренней биохимической фабрики. Ты можешь перечислять подряд яды, лекарства, химические элементы, а он будет тебе отвечать, что и какой эффект производило на него. То, что гарантированно убьет меня и надолго уложит в постель тебя, для него – всего лишь ингредиент, более или менее полезный.

В этой тираде меня заинтересовало то, что дядя разделил нас с ним. То есть некий яд мог уложить меня в постель, но его бы убил. Я не стал выяснять отдельно, что он имел в виду, но для себя отметил, чтобы вспомнить в нужный момент.

Раздался звонок.

– Выключи ты уже его, – потребовал дядя. – Ничего хорошего тебе не скажут.

А я смотрел на аппарат как на змею и понимал, что действительно надо было выключить его. Но – раньше. Потому что определитель номера высвечивал имя человека, который был забит в адресную книгу моего первого телефона самым первым и кочевал из одного мобильника в другой, но на сегодняшний день ни разу мне не звонил.

Имя моей матери, Анаит.

– Алло, – произнес я в трубку.

– Володя, ты меня огорчаешь, – очень четко, с идеальной артикуляцией сказала мать. – Я говорила с твоими отцом и дедом, ты всех нас огорчаешь.

Отца она, конечно, зря сюда приплела. С ним мы никогда не общались, кроме тех случаев, когда снимались для семейных фотографий, в какой-то момент наше фото – отец, мать, трое на тот момент детей – висело на билбордах по всему городу с каким-то слоганом вроде «Крепкая семья – это то, что отличает нас от животных».

– Ты приняла тарди? – спросил я, хотя это и так было очевидно.

– Володя, ты понимаешь, что ты не игрок? Ты – пешка, тебя просто переставляют с одной клетки на другую, и если я хотела вывести тебя в ферзи, то мои противники собираются разыграть тебя по-глупому, сдать на первых же ходах.

– А ты не думала, что у меня могут быть свои цели? – уточнил я. – Что меня бесит, когда меня используют? Проверяют? Переставляют с клетки на клетку?

– Ты во власти иллюзии, что можешь что-то решать самостоятельно. – Мать заметно ускорилась, теперь артикуляция была уже не столь идеальна. Я чувствовал, что она раздражена. – Я знала, что тебя используют против меня, информация была от проверенного человека. Но почему-то я решила, что ты хейс, как твой дядя. Это была моя ошибка,