а сейчас в его тоне была скорее родственная ласка, как у любимого дядюшки, говорящего с племянником, который нашкодил, не понимая этого. – Ты, наверное, считаешь, что мы всю жизнь тебя использовали. Ты всегда был таким, знаешь… Идеальным. Сад, колледж. Женился вовремя, жена тоже идеальная, карьера… С теми, кто ошибался, мы гораздо больше общались…

– К чему это, дед? – уточнил я.

– Мы тебя теряем, – ответил дед Митяй. – И я считаю, что это наша вина. Моя. Твоей матери. Ты вполне можешь не выжить. Есть шанс, что тебя убьют уже сегодня.

Гул вертолета чудовищно раздражал, к тому же я из-за него плохо различал, что говорит дед.

– Можно вертолет чуть выше? – спросил я.

– Сейчас, – мгновенно отреагировал дед. Некоторое время в телефоне была тишина, затем гул вертолета сильно уменьшился. – Так лучше?

– Гораздо, – ответил я.

– Если у тебя есть претензии к семье… – продолжил дед и умолк.

Не дождавшись продолжения, я сказал:

– Ты в курсе, что аварию с дикой подстроила мать?

– Нет, – мгновенно ответил дед. – Зачем?

– Чтобы удостовериться, что я не хейс. Чтобы женщина во время Блеска точно уверилась в том, что я нормальный. Гетеросексуален.

Некоторое время дед молчал, потом сказал:

– Ей нужны были гарантии. Она могла стать президентом четырнадцать лет назад. Но тогда Сема нас сильно подставил. Она могла спросить меня, я-то точно знал. Все на нашей половине в курсе, у кого какие недостатки. Ты – слишком правильный, Володя. Тебе всегда все удавалось, ты стал прямой и ломкий, в тебе нет гибкости. Но ты точно не хейс.

И вновь воцарилось молчание.

– Семья – это больше, чем просто мужская и женская половины, – сказал дед Митяй. – Мы сильны тем, что разные. Врачи, политики, юристы. Мужчины, женщины. Мы поддерживаем друг друга. Заботимся. Если твоя карьера замерла – ты можешь обратиться и можешь быть уверен…

– Моя карьера не замерла, – сказал я сухо.

– В этом как раз проблема, – ответил дед. – У тебя все было хорошо, и ты не обращался к семье кроме как по мелочам. Если бы ты сбил ночью пьяного или вляпался в скандал в незаконном лупанарии, ты бы лучше понимал, что такое семья.

– Может, в таком случае мне не очень хочется понимать это лучше, – сказал я едко.

И в этот момент я почувствовал, как что-то изменилось. Мне стало неожиданно спокойно и хорошо, я понял, что машина, которую я обогнал минуту назад, тоже входит в число следящих за нами, то есть в ней сидят не милиционеры, а безопасники.

Мои мысли ускорились. Я почувствовал, что дед Митяй искренен, он не врет мне, но при этом и недоговаривает. Он тянет время, ожидая чего-то важного. И это важное было где-то впереди.

Едва осознав это, я уже тормозил, выкручивая руль, чтобы съехать в ближайший отворот – на пять километров раньше, чем нужно.

– Что происходит? – спросил дед Митяй.

– Засада, перед съездом в анклав, – ответил я.

– Сраный жог, – выплюнул дед. – Ягайло, ты слышишь меня?

Я хотел было сказать, что жог еще в отключке, но тут понял: нет. Он уже очнулся, и, судя по всему, то, что я начал соображать сильно быстрее, – это его влияние.

– Слышу, деда. – Голос у жога был нутряной, глубокий и низкий. По голосу я представил бы древнего коренастого старика – но никак не пацана. – Ты меня не любишь. А я тебе родной. Я тебе семья.

– Ты слишком опасен, – ответил дед Митяй и отключился.

Едва съехав с автомагистрали в город, я потерял ощущение всемогущества. Это было как гнать на всех парах, обгоняя остальных в потоке, и вдруг потерять обороты, плетясь вместе со всеми со скоростью черепахи.

– Привет, братик, – сказал сзади Ягайло. – Папа говорил мне о тебе. Ты хороший. Я тебе помог, но не сильно, я еще слабый.

В голове у меня все смешалось, словно витраж разбился на тысячи осколков и сейчас собирался обратно.

Теперь я знал, что Ягайло на самом деле красивый. И классный. И – лучший брат на свете. Что мой дядя Сема – требовательный и иногда занудный, но при этом очень верный и очень надежный.

И точно так же я знал, что никогда не подведу их.

– Не надо этого, – сказал я.

– Это бессознательное, – ответил за Ягайло дядя. – Он не контролирует. То есть какие-то вещи он может осознанно применять, но именно вот это вот – оно базовое. На уровне запахов, феромонов.

– Тебе страшно, ты меня боишься, – сказал Ягайло. – Из-за того, что я вот такой. Но я не виноват. Я таким родился.

– Ты ни в чем не виноват, – горячо уверил его дядя, и в этот момент я понял, что у них этот разговор длится вечно, сейчас – лишь краткий его эпизод.

– Я не такой, и потому меня не любят, – уперся Ягайло. – Но я не могу стать таким, как все. Я могу сделать так, чтобы меня любили, но только те, кто рядом.

– Этого достаточно. – Дядя почти ворковал. – Надо просто общаться только с теми, кто рядом. Этого достаточно.

Тем временем я подъехал к анклаву, шлагбаум перед нами подняли, едва посмотрев внутрь. Машина со слежкой и милицейский микроавтобус остались в городе, не рискуя соваться в женский район накануне Бури.

Судя по стихающему гулу, сопроводив нас до анклава, вертолет тоже решил, что его миссия выполнена, – и ссориться с женщинами, преследуя нас на территории самообороны, никто не будет.

– Ты это предвидел? – уточнил я у дяди, затормозив, едва въехал за шлагбаум: перед нами медленно ползла процессия из полутора десятка фургонов со скоростью не больше пяти километров в час.

– Все пошло не по плану, – ответил он. – Все должно было произойти не так. Я собирался незаметно забрать Ягайло, пересидеть пару ночей в анклаве и с помощью доверенных людей переправиться через киргизские степи в Кашмир, где Ягайло приняли бы таким, какой он есть. Но меня арестовали, я потерял время. Ты вообще оказался тут из-за чужих козней. То есть все понятно – Анаит подставляют через тебя и меня, а я вынужден латать дыры и догонять поезд, который с каждым мгновением все дальше и дальше.

– И что теперь? – спросил я.

– Нас всех убьют, – спокойно ответил Ягайло. – Вопрос только как и когда.

Его голос – независимо от того, что именно он говорил, – успокаивал. И смерть уже не казалась чем-то страшным или даже неприятным.

Ну, убьют так убьют, все ведь умирают в конце концов.

– Не поддавайся, – сказал дядя. – Попробуй выработать критическое отношение к голосу Ягайло.

– Папа! – возмутился жог.

– Ты