– Баба Агни, – опознал я по описанию. – Хранительница очага в клане, с женской стороны.

– Сколько у вас народа в семье? – уточнил Гоша Володиевич.

– Около семидесяти человек, – ответил я. – Чуть больше половины женщины, чуть меньше – мужчины.

– И за сколько лет так разрослись?

– За двести, – ответил я. – Только мы не разрослись. Мы откололись. Несколько семей в клане торжковских князей поддержали революцию. Клан нас проклял, потом гражданская война, наша сторона победила, переехали сюда. Моя прапрабабка была президентом дистрикта. Дед тоже должен был стать, но его зарезали накануне выборов. Министров, начальников департаментов и тому подобного в каждом поколении полно.

– Белая кость, – легко признал Гоша Володиевич. – Мне сложнее, я в нашем клане первый. А там уж, лет через двести, пусть устраивают революции, откалываются, занимают министерские посты. Мое дело – начать.

И он подмигнул мне.

А я – ему.

Мы пожали друг другу руки, и через сорок минут я уже въезжал в анклав.

– Зачастил, – сказала на общей офицер самообороны.

– Понравилось мне у вас, – ответил я.

– Да, скоро будет весело.

По тону, мрачновато-предупреждающему, я понял, что она имеет в виду Бурю.

Еще через двадцать минут я сполоснул лицо и устроился на диванчике во второй переговорке.

Лег, не раздеваясь, и несколько минут не мог понять, что мне мешает, пока не осознал: впервые за много лет я ложусь спать в «уличном», последний раз я такое себе позволял в княжеском колледже после большой пьянки.

Но усталость взяла свое, и вскоре я спал.

Самое странное пробуждение в моей жизни – я проснулся от того, что гладили мою руку. Сознание включилось не сразу, некоторое время бесновалось мое подсознание, которое внезапно придумало жуткую историю.

О том, как я прошел цикл операций и гормональной терапии и с помощью искусственного оплодотворения забеременел. При этом выжил, а затем родил, и вот сейчас мой ребенок, почему-то девочка, – хотя, конечно же, мужчины даже в теории могут родить исключительно жогов, которые скорее мальчики, чем девочки, а на самом деле нечто совсем иное, – робко и ласково гладил меня по руке.

И я, с одной стороны, понимал, что получил то, что искал, – истинную, настоящую любовь без всяких оговорок, а с другой – осознавал, что этим шагом предал все то, чем жил до сих пор, и шагнул в пропасть ради вот этих мгновений полета.

Причем во сне я испытывал непередаваемую нежность к дочери, а звали ее Азура, и, находясь на грани между сном и пробуждением, я сказал:

– Я люблю тебя, Азура.

И тут же получил пощечину, а над ухом защебетала Раннэ, а мой телефон произнес:

– Кто такая Азура?

К этому времени я кое-как проснулся, еще не полностью, но сон стремительно ускользал.

– Какая Азура? – уточнил я.

– Ты сказал, что любишь ее!

Раннэ, не ожидая ответа, схватила свой телефон и с поразительной скоростью, едва отрывая палец, начала что-то печатать.

– Это был сон, – сказал я. – Мне приснилось, что я родил ребенка. Девочку. Ее звали Азура.

– Бред. Бред-бред-бред-бред! – отозвался телефон на неразборчивую речь Раннэ. – Но все сходится. Единственная Азура на весь Славянский Союз – старая кляча в древлянском княжестве, ей уже лет сорок, а то и больше!

– Ты ударила меня… Из ревности?

Постепенно просыпаясь, я вдруг осознал: Раннэ здесь быть не должно. Да, это ее офис, и у нее наверняка есть второй комплект ключей, но что она здесь делает?

А еще – ревность! Это чувство, которого я как представитель высшего класса практически не знал и не испытывал, чаще всего встречалось мне в литературе и фильмах для низших, которые я изредка смотрел, чтобы скоротать скучный вечер.

Прямо об этом не говорилось, но подразумевалось: почти все низшие собирались в однополые компании, и многие в молодости проходили через этап самопознания, когда был один – а то и несколько, последовательно – «самый лучший друг».

В среде высших об этом, конечно же, говорили с презрением и обязательно показывали: мы не такие, мы не животные, мы – за разнополые связи. Нормальный секс возможен только между мужчиной и женщиной, потому что только он может привести к зачатию и именно на нем стоит цивилизация.

Но пропасть между мужчинами и женщинами не позволяла нам стать по-настоящему близкими. То есть были, конечно, легенды и байки – про Тиму и Авениру или про Васю и Арентию, о том, как они смогли перейти какой-то невидимый рубеж близости и стали чем-то большим, чем просто муж и жена, но это воспринималось скорее как пропаганда, как сказка, чем как настоящая история про людей, живущих рядом с нами.

И потому я так сильно удивился.

– Нет! Нет, конечно, как ты мог подумать! – возмутилась Раннэ. – Ты же не близкий друг. Ты же мужчина! Ох нет…

На некоторое время она замолкла, потом прикоснулась сухой горячей ладонью к моей щеке, провела медленно вниз, к ключице, под рубаху и там до боли сжала мою грудь, не переставая глядеть мне в глаза.

– Я не понимаю, как я могу что-то к тебе испытывать, – сказала она, продолжив медленно гладить меня. При этом движения ее руки меня будоражили. – Ты ведь не женщина. Мужчины – для продолжения рода. Чистая физиология.

– Для высшего класса это единственный путь, – ответил я. – И мы считаем, что секс со своим полом – это физиология. Атавистические инстинкты, животное начало. Грязная физиология.

Пока я говорил, Раннэ медленно, словно ее притягивало, а она уже не могла сопротивляться, склонялась надо мной и, едва я закончил речь, поцеловала меня.

Ее губы были сухими и горячими, при этом одновременно мягкими и сильными, ее язык словно искал ответы – и я попытался дать их ему.

– У меня никогда не было своего мужчины, – сказала она на вдохе, оторвавшись от меня на мгновение.

И я вспомнил бабушку Арташи и ее любовника – Саню. Пожалуй, они единственные из всех окружающих меня действительно были вместе, то есть у нее был он, а у него – она. Все остальные жили на своих половинах и просто встречались время от времени, когда того требовали супружеский час или семейные дела.

Но сейчас все было иначе. Я точно знал, что в данный момент Раннэ со мной не потому, что так правильно. Не из-за супружеского часа, не из-за гормональной бури, которую надо