Верочка пожала плечами:

– Всякое может быть.

– HER2-положительный, – Елена перелистнула страницу, – ничего хорошего. И метастазы в лимфоузлах.

– Ого! – Верочка едва ли не присвистнула. – Да, звёзды ей так себе карты раздали. Оперировать?

– Обязательно – и как можно скорее, – доктор задумчиво потёрла переносицу, – пригласите её сюда.

Через пятнадцать минут перед ней предстала исхудавшая до костей, доедаемая раком женщина. Бледная, спокойная, с несвежими седыми волосами, забранными в крысиный хвостик, одетая в длинную до пола юбку и сверху во что-то бесформенное. Она настолько изменилась с их последней встречи, что Елена едва узнала ее. Лотова казалась почти прозрачной, плоской, будто нарисованной.

– Как ваши дела, Светлана Леонидовна? – спросила Елена приветливо, как всегда, общаясь с пациентами.

– Судя по тому, что я снова здесь, – не очень, – тихо ответила женщина. – Лучше расскажите вы: как у меня дела, доктор?

– Буду честна, – Елена посерьёзнела, – дела действительно не очень. У меня к вам вопрос – я не вижу в карте отметок по месту жительства. Вы наблюдались?

Светлана Леонидовна потупила взгляд:

– Да как-то времени не было: то одно, то другое, знаете. Вадим всё настаивал, но никак не получалось выбраться.

Елена едва не повысила голос от таких «объяснений» взрослого человека, но сдержалась. И что значит «настаивал»? – подумала она про Вадима.

– Понятно, – доктор забарабанила пальцами по столу, – нужно сделать ещё несколько тестов и… подготовиться к операции. И химия, конечно.

– Ох нет, – женщина прижала руки к груди, – удалять?

Елена строго посмотрела на нее:

– Раковые клетки, которые обнаружили у вас сейчас, – очень агрессивные, время терять нельзя, и, если не оперировать, вы умрёте.

– Доктор, – Светлана Леонидовна наклонилась и положила свою сухую ладонь поверх руки Елены на столе, – милый доктор, я всё равно умру. И так и эдак. Какая разница, позже, раньше. Так что можно особо не стараться.

Она медленно встала и пошаркала к выходу, столкнувшись в дверях с Верочкой, за которой стоял Вадим.

– Сыночек! – В этом возгласе было и тепло, и волнение.

– Вот и прекрасно, – Елена внутренне собралась, – давайте побеседуем втроём? И вы, Вера, заходите, пожалуйста.

С тех пор как она его видела в последний раз, он заметно сдал – было ощущение, что этот человек постоянно на взводе. Он был бледен, небрит и явно расстроен происходящим, и пахло от него другим парфюмом – что-то лесное, хвойное с примесью дорогого табака.

Сели, замолчали. Каждый не смотрел друг на друга, думая о своём. И каждый не хотел начинать разговор.

Наконец Вадим снял очки, потёр глаза и посмотрел на Елену:

– Снова мастэктомия?

– Радикальная, и как можно скорее… – Доктор пустилась в долгие пространные объяснения, какой тип раковых клеток обнаружен, как быстро они пожирают организм и какой вид химии и лучевой терапии при этом показан. Наконец она выдохнула, сказав: – И отдельный вопрос: почему вы не наблюдались по месту жительства?

Елена заметила, как Вадим бросил быстрый взгляд на мать, сидящую рядом с ним.

Она вымученно улыбнулась. Ни он, ни она не дали никакого ответа, он взял маму за руку, нежно погладил по тыльной стороне ладони:

– Господи, да что же это такое…

Светлана Леонидовна прикрыла глаза, пряча слёзы.

– Мы… мы можем подумать? – задал он неожиданный вопрос.

Елена удивилась:

– Разумеется, я вам рассказала всё, как есть, пожалуйста, подумайте и примите решение, только, собственно, о чём тут думать – это единственный выход. – Она встала. – К сожалению, мне пора возвращаться к делам.

Вадим и его мать тоже встали.

Боковым зрением она заметила, как на скулах Вадима заиграли желваки, а ноздри расширились. И он безотчётно сжал руку матери так, что побелели костяшки.

Светлана Леонидовна не произнесла ни звука.

Когда они вышли из кабинета, Елена плюхнулась в кресло и вспомнила, что где-то с полгода назад она точно так же беседовала с другой парой – мамой и сыном, отправляя их в хоспис.

– Ну, хоть эту-то можно оперировать, – вслух сказала она и посмотрела на часы – было без четверти пять.

Пять или около того… Я давно отвыкла смотреть на запястье, как делала это поначалу, пытаясь привычно увидеть часы на своей руке. Но научилась различать время иначе.

Мой книжный календарь сбился, потому что я не знаю, сколько времени провела под транквилизаторами. Скорее всего, два-три дня, но, может, и больше. Мне стало всё равно.

К зиме в подвале становится сыро и промозгло. Иногда мне снится сон, что я живу в могиле, она чуть больше обычной, и вместо гроба у меня кровать, в которой я ем и сплю.

– Мамочка, я так волнуюсь, – доносится из динамиков его голос, – скажи мне, что всё будет хорошо.

– Всё будет очень хорошо, милый, это будет потрясающая церемония! – Я подхожу к стулу, на котором разложено платье, – вешалки мне не полагаются.

Я думаю о том, что сегодня мы с ней будем вместе, он наверняка будет взволнован и рассредоточен, и если она мне поможет…

Волнение поднимается снизу, я чувствую, как напрягается и багровеет шея. Мне становится страшно. Удача так мала и призрачна… Но если она толкнёт его в тот момент, когда он встанет рядом, а я сделаю вид, что споткнулась, и наклонюсь, то смогу быстро накинуть ему на шею свою цепь. Потому что на том месте, где будет устроен импровизированный алтарь, Машина цепь будет внатяжку, а моя как раз нет.

Как перебороть страх? Самое главное – перебороть этот проклятый страх, от которого ноги делаются ватными. Не за себя – за них. За тех, кто остался по ту сторону жизни, за моих близких, которых он может забрать сюда, если ничего не выйдет.

Не думай, не думай, не думай…

– Мамочка, я для тебя сегодня кое-что припас. – Его голос возвращает меня в реальность, и я тут же настораживаюсь. Я не люблю сюрпризы. Его сюрпризы.

С тихим шелестом выдвигается труба, в которой обычно лежит ключ от наручника.

– Посмотри, надеюсь, тебе понравится.

Всё можно сделать быстро, если делать слаженно, но она об этом ничего не знает. Пока не знает…

Я заглядываю в нишу – рядом с ключом лежит небольшая пластиковая коробочка, и я не сразу узнаю, что это помада.

– Спасибо! – Я говорю искренне. – Это так мило с твоей стороны!

Правда и враньё мешаются во мне, и порой мне кажется, я уже не могу их различить.

– Я хочу, чтобы сегодня мои девочки были самыми красивыми! Ты выучила речь? – Тон его голоса становится более