Шрифт:
Закладка:
И сам становится более легковозбудимым и дёрганым.
– Да, конечно, поболтайте, – великодушно разрешает он.
– Как у тебя дела, милая? – Я смотрю на неё с улыбкой, глазами пытаясь уловить какой-нибудь знак, малейший намёк.
– Можно я расскажу твоей маме, как у меня дела? – Она тоже обращается к нему.
Он чуть морщится:
– Я же сказал – поболтайте.
Он сам ввёл эти правила, и мы стараемся выполнять их изо всех сил. Маша, как и я, очень быстро усвоила, что лучше перестараться, чем «недо».
Если я говорю без разрешения, Владимир наказывает её, если она осмеливается нарушить любое правило – меня. Дважды Маша оговорилась случайно – и я была пристёгнута на день к койке за руки и за ноги без еды. Испражняясь под себя, я ненавидела эту девку, потом я оговорилась один раз намеренно, чтобы она знала, что это такое.
И теперь мы обе стараемся быть абсолютно послушными. И это послушание въедается, будто ржавчина, становясь твоей второй кожей. Или уже первой?
– Прости, милый. – И тут же смотрит на меня с такой же деланой улыбкой: – О, спасибо, хорошо, всё прекрасно! Я так рада быть здесь, с вами, мамой моего дорогого жениха. Я очень интересно провожу время, читаю книги. И ещё Володя мне часто оставляет подарочки – это так мило с его стороны.
– Да, это здорово! Я всегда знала, что сын – заботливый человек.
И мы обе умолкаем. Напряжение искрит в воздухе, и ему это не нравится. Конечно, не нравится, но ни я, ни она ничего не можем с этим поделать. Мы просто не знаем, о чём можно говорить.
Холодный ветер кружит в вечереющем небе, расталкивая по сторонам облака. Мысль о том, что и следующую тёмную зиму я проведу в этом подвале, заполняет меня чёрной тоской. Даже то, что я буду здесь не одна, никак не радует. Кажется, он держит её в другой части дома, тоже в подвале. Нам об этом говорить нельзя. И видимся мы, только когда он приезжает.
– Уже стало холодать, – говорит Маша, видимо, стремясь заполнить возникшую паузу.
– Да, наверное, птицы уже улетели. – Я пытаюсь поддержать затухающий огонёк разговора.
– Может быть, в следующий раз будем сидеть в гостиной, – он подходит ко мне и укрывает плечи платком, – ты замёрзла, мамочка?
Я ужасно замёрзла, но мне так хочется посидеть на воздухе. Это слишком ценно, чтобы обращать внимание на холод.
– Ну что ты, совсем нет, здесь так свежо и приятно.
– Мне не нравятся такие скомканные вечера. – Он встаёт.
Сердце уходит в пятки, и я вижу, как эхом отражается страх в её глазах.
– Я приезжаю сюда только ради вас! – Он оттопыривает губу, как обиженный мальчик. – Привожу печенье, варенье, книги, ухаживаю за вами, а вы! Хотя погодите, что это я… зачем я ругаюсь, может быть, вам просто стало хуже? И нужно дать лекарство?
– Нет-нет, – Маша почти кричит, – о чём ты хочешь поговорить? Что ты хочешь, чтобы я сделала? – Она смотрит на меня, вцепившись в железный подлокотник, и тараторит: – Дорогая Светлана, у вас такой замечательный сын, мне так повезло быть его невестой. Я так рада, что мы с вами совсем скоро станем одной семьёй! Мы уже с вами одна семья, уже…
Она тарахтит скороговоркой, и я вижу, как он успокаивается: этому ублюдку нравится видеть её лютый ужас.
– Так лучше, – он остаётся стоять, – важно, чтобы сохранялось живое общение. Но мне уже пора ехать. Пойдём, Машенька.
Она благодарно кивает, в глазах у неё стоят слёзы. Мне жаль её – растрёпанная, с развившимися кудрями, без косметики, бледная и худая, с россыпью проступивших веснушек, в этой длинной широкой юбке, она кажется совсем юной.
– Рада была повидаться, – говорит она мне – и говорит искренне.
Я её понимаю, помню, как первое время очень тосковала по людям. Просто по живым людям – и каждый раз ждала его прихода, будто самого дорогого человека.
– И я, Машенька.
Когда он отстёгивает её, она преданно смотрит ему в глаза – я тоже это знаю по себе, стоит немного «заиграться» в преданность, и ты начинаешь её чувствовать на самом деле, забывая, что перед тобой мучитель.
Она встаёт, он целует её в щёку:
– Ну, обнимитесь, мои хорошие.
Это самая лучшая часть встречи – мы обнимаемся искренне, с радостью ощущая тепло друг друга. Он всегда зорко смотрит, поэтому что-то друг другу прошептать невозможно. Мы и не пытаемся. Я чувствую, как её рука, которая обычно обнимает меня за плечи, скользит по моей голове, по волосам, пальцы что-то кладут мне за ухо и тут же закрывают волосами. Движение мимолётное и точное, будто отрепетированное много раз. Мы разлепляем объятия. Ни единым мускулом я не подаю вида. И молюсь лишь о том, чтобы это нечто не выпало.
– Посиди немножко, мамочка, я сейчас вернусь.
Он всегда уводит её первой. Цепь вздрагивает и тянется за ней тонкой металлической нитью.
Что? Что это?
Но я не двигаюсь и жду, пока они войдут в дом. Потом медленно прислоняю руку к волосам, будто бы поправляю, и, скрученная в крохотный рулончик, бумажка перекочёвывает ко мне в рукав.
Рукава его рубашки закатаны по локоть. Нет ничего чудеснее хорошей мужской рубашки на голое тело. Елена носила их вместо пижамы: в этом было уютное ощущение сопричастности, принадлежности. Нечто такое, что говорило: «Это мой мужчина, поэтому я хожу в его рубашках». Глеб спал, уютно подложив руки под щёку, и Елена едва не засмеялась – как маленький. Она тихо выбралась из кровати и отправилась в туалет, а потом на кухню выпить воды.
Новенькое умытое утро раскрашивало день в яркие цвета, но в спальне царил полумрак. Как коренной петербуржец, Глеб обзавёлся плотными шторами, которые скрывали летние рассветы и давали возможность поспать, не подчиняясь солнечным часам. На подоконнике лежали ключи с брелоком в виде злополучного красно-белого шарика. Елена положила их на ладонь. Так странно… Это именно те ключи, которыми когда-то умерший человек открывал дверь этой квартиры. Бессонная кошка заглянула на кухню и требовательно мяукнула над миской, думая, что наступило утро и её будут кормить.
– Нет-нет, – погладила её Елена и вернулась к собственным мыслям.
Да, она пришла сюда сама, своими ногами, и её не били, не выкручивали руки, даже не угрожали. Но всё-таки это было насилие. Согласилась бы она на трезвую голову переспать с тем симпатичным кудрявым парнем, которым был тогда брат Глеба? Возможно, да. Но вряд ли в самую
