а сон всё не идёт.

За окном бушевал ливень, вода стучала по окнам, грохотала по крыше на их последнем, пятом этаже, и Елена ёжилась в холодной постели новой большой кровати, которую всё-таки купил Глеб. Как только скрипнула, открываясь, дверь, она сразу включила настольную лампу:

– Что?

– Я, кажется, обмочилась. – Кира смотрела на неё пристыженно и испуганно.

– Живот болит? – Елена сразу всё поняла.

– Тянет так же, как вечером, может быть, немного сильнее. Это что… уже?

– Это у тебя воды отошли, – Елена встала и зажгла большой свет, – так что давай собираться в роддом.

– Ага, – кивнула дочь, – мам, я боюсь.

– Я буду с тобой, – Елена посмотрела на часы, – полтретьего. Ты схватки чувствуешь?

– Нет.

– Ну и хорошо. – Она тоже боялась и волновалась, но старалась быть бодрой и показывать своей напуганной девочке, что всё хорошо, что так и должно быть. – Иди одевайся, я возьму сумку.

– Мам, уже двадцать седьмое июня, – Кира вышла из своей комнаты в том же джинсовом комбинезоне, в котором была накануне вечером, и села в прихожей на скамеечку, – значит, у моей дочки будет день рождения такого же числа, как у тебя. Прикольно, да?

– Очень! – отозвалась Елена, завязывая ей шнурки на кроссовках. – Всё, выходим, спускайся в машину.

Серые жемчужные тучи повисли в жарком июньском дне, делая небо приземистым и низким. Казалось, стоит только захотеть – дотянешься рукой.

Они приехали в роддом посреди ночи, а сейчас был уже день, который медленно, но верно подползал к вечеру. Елена стояла в коридоре больницы и разговаривала со своей бывшей одногруппницей по институту, одновременно врачом, курирующим роды дочери, Лизаветой.

– Ну что? – Она была сосредоточенна и собранна. – Может быть, уже пора? Она мучается, а дело не движется. Больше двенадцати часов уже. Сердцебиение плода?

– Сто сорок, пока норма.

Одногруппница, дородная полная женщина, выше Елены на голову, с большими руками и широким разворотом плеч, смотрела на приятельницу с сочувствием:

– Лен, ещё час-полтора дадим ей, если не будет динамики, поедем на кесарево. Это первые роды, что ты хочешь?

– Хочу, чтобы всё было хорошо, – процедила Елена и вернулась в палату.

Кира лежала на кровати измученная и жалкая – с напряжённым и выпирающим, будто баскетбольный мяч, животом. Тёмные волосы, спутавшиеся в колтуны, взмокли от пота. Лицо было бледное, ресницы слиплись. Эпидуральную анестезию сделали в начале схваток, и Кира боли почти не чувствовала, но по мере того, как время шло, страх и отчаяние росли внутри, переходя в безысходность. Ей казалось, это длится неимоверно долго.

Елена то сидела рядом с кроватью, то стояла возле окна: «Пусть уже этот ребёнок наконец родится и всё будет хорошо!»

Через полчаса пришла доктор Лизавета, смерила Киру взглядом, потрогала живот, подключила датчики сердцебиения плода.

– Посмотрим…

– Я не хочу кесарево, – тут же сказала Кира, словно повторила скороговорку.

Елена уставилась в монитор:

– Так, погоди…

– Маловато… – Врач смерила взглядом роженицу.

Кира заплакала:

– Мам… мамочка…

Елена смотрела то в монитор, то на врача. Пульс детёныша был слишком замедленный, и это означало только одно – ребёнку не хватает кислорода.

– Кира, у девочки гипоксия, – она взяла дочь за руку, – прекрати рыдать, соберись, нужно оперировать.

– Мне страшно. – Кира начала дрожать.

– Я с тобой, всё будет хорошо. Верь мне. Ты справишься. Мы справимся. – Елена стала рассудительным врачом, который умеет принимать непростые решения и следовать им.

Медсестра привезла каталку.

– Давай перебирайся, – кивнула Елена.

Уже в операционной пришёл анестезиолог, что-то пробурчал и вколол лекарства в катетер для эпидуральной анестезии.

– Я ничего не чувствую, – удивлённо сказала через минуту Кира, – абсолютно ничего. И ног не чувствую. Совсем.

– Так и должно быть, – Елена похлопала её по руке, – всё в порядке.

Кира видела, как помазали живот чем-то коричневым и установили маленькую голубую ширму: закрыли низ тела. Теперь она видела только серьёзные лица врачей и медсестёр, наполовину скрытые под масками. И рядом стоящую маму с таким же серьёзным лицом в голубой хирургической шапочке.

Минута, две, три… они звонко падали в глухую пустоту стерильной операционной. Кира вслушивалась в полые звуки – пиликали приборы, лязгали металлом инструменты, и было ещё что-то странное хлюпающее. Боли она не чувствовала, неотрывно глядя на Елену и держа её за руку. Мама смотрела то на неё, то за ширму.

– Мам… – шептала дочь, – что? Что там?

– Лиза? – так же шёпотом спросила Елена, глядя на врача.

– Дай нам минуту. Отсос, убери слизь…

– Мам…

– Синюшная, давай ещё…

– Что там?

Елена молчала, напряжённо вглядываясь в комочек живой плоти, который был её новорождённой внучкой. И слышала спокойный голос своей одногруппницы:

– Продуй. Ещё. Где педиатр? Давай, девочка, давай…

– Что там? Что?!

Кира не заметила, как с силой сжала Еленину руку, так, что на коже остались следы от ногтей. Елена этого не заметила тоже. Время вдруг остановилось.

Они обе замерли, ощутив примерно одно и то же. Даже не страх, а вакуум небытия, неосторожно заглянувший в их души, когда вот-вот может случиться что-то совершенно необратимое. То, что несоизмеримо больше и может с лёгкостью размолоть их обеих в пыль.

Звуки стали невероятно громкими и медленными, удлинились и вытянулись… Раз, два, три, четыре… Ещё и ещё… Потом секунды кругло свернулись улитками и стали обычным временем, когда они услышали тоненький голосок – первый крик новорождённого младенца. Время, выдохнув, покатилось дальше солнечным рулевым колесом.

Кира даже сначала не поняла, что это.

– Слава богу! – выдохнула Елена.

Крик… становился всё громче и требовательнее.

– Мам? – Кира улыбалась. – Это она? Да?

– Лиз, что у нас? – Елена сделала пару шагов к небольшому столику, на котором лежал порозовевший детёныш, отчаянно провозглашавший своё существование громким криком.

– Ну, десятку по Апгар я не дам, но честную семёрку вы заслужили. – Лизавета обтирала крохотное тельце.

– Это хорошо? – подала голос молодая мама.

– Хорошо, – Елена чувствовала, как у неё защипало в носу и в глазах появились слёзы, – это очень хорошо.

– Держи, бабушка. – Врач передала ей завёрнутую в простынку малышку.

– Ох. – Она приняла кричащий комочек.

Это было что-то удивительное, чего она раньше никогда не ощущала, никогда не осознавала. Тепло, свет, счастье, радость. Чистая любовь, сияющая ровными лучами внутри. Елене даже стало немного стыдно, она никогда не чувствовала ничего подобного к своей дочери.

– Смотри, смотри, малышка, это мама, – Елена поднесла девочку к Кире и положила на грудь, – да-да, держи, вот так, аккуратно.

– Ты можешь приложить её к груди, – сказала врач.

Кира вложила в крохотный ротик сосок и тут же дёрнулась, наклоняясь:

– У неё же ещё нет зубов, да?

Девочка затихла, жадно ухватив маленькими губками