– Да, – засмеялась Елена, – это не зубы, а сосательный рефлекс. Ну, что, как назовёшь?

– Мам, она рыжая, – Кира трогала мягкий пушок на головке, – она абсолютно рыжая.

– Есть в кого.

– Я назову её Алика.

– Как? – удивилась Елена.

Кира поморщилась, когда дочка чувствительно прихватила грудь:

– Алика, а коротко Ляля, Лялька. Алика Глебовна не годится, Алика Сергеевна – тем более. Тогда… Будет Алика Васильевна, как ты, по дедушке. И Киселёва, как я и ты. А-ли-ка Василь-ев-на Ки-се-лё-ва. Хорошее имя. Весёлое.

Елена усмехнулась:

– Очень весёлое. Ты уверена?

– Да.

Глава 11

– Да-да, мамочка, я скоро приеду. – Его голос доносится отовсюду и ниоткуда.

– Хорошо, я тебя буду ждать. – Я смотрю в ближайшую камеру.

– Машеньке сегодня нездоровится, – продолжает он, не меняя тона, – посидим вдвоём.

– Конечно. – Я и не думаю показывать, что меня это хоть как-то волнует.

Странно. По заведённым им правилам, если каждая из нас делала что-то, что ему не нравилось, наказывали другую. А тут… «Машеньке нездоровится». И где он слова-то такие взял?! Хотя… может быть, это не наказание, а ей и правда нездоровится? Бывают же совпадения.

Я обвожу глазами комнату: как немного человеку нужно на самом деле – чтобы был клочок своего пространства и горстка собственных вещей. Свобода купить себе еду, сходить в туалет, когда за тобой никто не наблюдает, лечь спать в выбранной тобой кровати и открыть самой себе дверь – так мало и так много!

У меня всего этого нет.

Я снова пытаюсь организовать себе календарь с поправкой на три дня. Я решила считать, что в транквилизаторном забытьи мы пробыли именно столько и сейчас – середина сентября. В аккурат пятнадцатое. Моя третья годовщина жизни в подвале. От этой мысли становится жутко. Это странное, двойственное ощущение. Каждый раз, когда приходит этот день, я пытаюсь понять и вспомнить: где, как и что я сделала не так и что могла изменить. Наверное, всё. С самого начала.

Глупость человеческая в том, что мы верим людям. И даже если не верим, то… всё равно верим. Это звучит странно. Но нам становится неловко не впустить кого-то в дом или не пойти куда-то, если зовут. Мы же хотим быть хорошими девочками и мальчиками и не задумываемся о том, уйдём ли потом из гостей, куда так ласково зазывают, выйдем ли из машины, когда так радушно предлагают подвезти. Никто и никогда не задумывается об этом, потому что никому и в голову не приходит, что приглашает в гости маньяк-убийца или подвозит насильник-извращенец.

Мы все доверчивые идиоты, которым и в голову не приходит, что у кого-то, кто так солнечно и открыто улыбается, как Владимир, могут настолько поехать его сумасшедшие насквозь мозги. Я злюсь на себя, я всё ещё злюсь на себя за то, что три года назад могла быть такой беспросветной дурой и попасться, как сопливая второклассница.

Я стараюсь не думать о том, как там «мои». Ещё в самом начале он сказал, что представил все так, будто я сбежала в другую страну, но… мне так хочется верить, что меня кто-то ищет, что «моим» не всё равно.

Прекрати!

Сегодня, в это проклятое трёхлетие, особенно тяжело.

Он делает вид, что я была тут всегда и всегда буду, просто у меня психическое заболевание и за мной нужно присматривать. Вот он, подонок, и присматривает. Иногда я начинаю думать, что, может, так оно и есть, может быть, это я больная, а он здоровый?

Я подхожу к миниатюрному окошку под потолком, из которого ползёт осенний слабенький свет. Наверное, какой-то выходной, раз он приедет. Дни недели я так и не восстановила. Мне видна ссохшаяся трава, белёный сплошной забор, часть ворот, за ними чужие деревья и дальний кусочек неба, если немного присесть. Крохотный, но настоящий. Этот небесный кусок – единственное, что не принадлежало этому месту.

Я чуть приседаю, всматриваясь в синюю вечернюю даль, думая о том, что где-то и как-то в это же небо смотрит кто-то ещё…

Размытым боковым зрением вижу, как сверху забора появилась чья-то голова. Я не верю своим глазам – человек? Другой человек? Кто это? Что? Как?

Прилипаю к стеклу, пытаясь понять, мерещится мне или нет. Нет… Или это галлюцинации?

Голова появилась снова, но теперь уже вместе с плечами. Потом ещё раз…

Это что? Кто-то подпрыгивает у ворот?

– Мамочка? Что случилось? – В динамиках появляется его голос, наверное, он увидел, что я пристально смотрю в окно.

Я тут же отхожу от него.

– Вот чёрт! – ругается он и мгновенно отключается.

Судя по его реакции, он тоже увидел то, что вижу я.

Кто этот человек у ворот? Он один?

И что мне делать?

Сердце застучало в ускоренном темпе…

В соседнем окне небольшая форточка. Одна-единственная на весь подвал. В прошлом году, когда жарким летом я задыхалась, он сжалился и сделал мне её в одном окне.

Я в два шага оказываюсь возле другого окошка, толкаю кукольную дверцу и кричу что есть силы:

– Э-э-й!! – Я стараюсь набрать в лёгкие больше воздуха. – Э-э-э-й!

– Мама, нет! – Его оглушительный крик из динамика. – Не смей!

Но я его не слушаю. Это шанс! Это мой шанс.

Через открытую форточку я слышу, как стучат в ворота. Бесцеремонно и настойчиво.

И тут я вижу Владимира и почти не успеваю удивиться – откуда он здесь? Как? Он же говорил, что едет…

Он выходит сбоку, в одежде, в которой я его никогда не видела, – домашней пижаме и накинутом сверху тёплом халате. Оборачивается ко мне, смотрит в маленькое окошко и прикладывает палец к губам:

– Тссс!

– Э-э-й!!! – ору я так громко, как могу.

Он открывает небольшую дверцу, встроенную в ворота, которую я раньше не замечала.

Я пытаюсь разглядеть, что там… кто там?

Какие-то люди, отсюда плохо видно, он заслоняет их фигуры собой.

– По-моги-те!!! – Мне кажется, мой голос разносится по всему свету. – Э-э-й, я здесь! Я в плену! Помогите!!!

Он делает шаг за ворота и закрывает дверцу.

Я перестаю кричать – без толку, всё без толку.

Откуда он здесь? В халате и пижаме?

Мысли мечутся у меня в голове, сбиваясь и путаясь.

Ничего не происходит, я кричу снова. И снова. И снова… Уже не надеясь быть услышанной.

Он появляется из этой дверцы и молча смотрит прямо на меня. Медленно подходит к моему окошку, останавливается, присаживается на корточки и говорит, глядя мне прямо в глаза:

– Представляешь, какие-то дураки со сломанной машиной – ну откуда тут взяться ремонтникам, а?

Он