Но потом каким-то чудом я заставил себя посмотреть вверх.

Он был там, вдалеке, его спина поднималась из воды. Кит, мой собственный, белый и холодный.

Его хвост шлепал по воде, золотые монетки прыгали по волнам. Там, там было мое спасение.

Я вижу его всякий раз, когда закрываю глаза.

* * *

30 декабря 1802 г. В этот день мой товарищ А. Банн умер от болезни и был похоронен в море. Не могу заснуть. Маркс, который раньше пытался заставить меня молчать, тихо плачет в своем гамаке.

2 января 1803 г. Непрекращающийся дождь. Минувшей ночью умер мистер Форрест, старший штурман.

5-е. Эдвард Гэммидж, помощник бондаря, умер в 10 часов вечера.

* * *

10-е. Штормовая погода. Каждый день люди валятся с ног от болезни. Аббас единственный, кто ходит прямо, нетронутый. Странно, что человек его расы оказался выносливее всех нас. Именно Сэмюэль Лоуден первым обратил мое внимание на эту особенность, пока мы сидели в трюме. Он болтал без умолку, уже не заботясь о том, видит ли кто-нибудь его десны, которые теперь стали черными, как у меня.

– Разгуливает, как раджа, – сказал Сэмюэль Лоуден, скорее с недоумением, чем с горечью. – Скоро он им и станет.

Сэмюэль Лоуден, полагаю, все еще в трюме. Когда я уходил, он перешел к теме комет.

* * *

11-е. С такой немощной командой, как у нас, на судне наступила полная неразбериха. Грустно видеть Пепперкорн в таком состоянии, ведь мы всегда старались содержать его в идеальном порядке. У меня едва хватает сил держать карандаш, но я хочу записать, как сегодня капитан Норткоут произнес тост, хотя это и не входит в его обязанности. Он поднял свой стакан и, поколебавшись, произнес:

– За отсутствующих друзей и тех, кто в море.

Кто-то ему ответил:

– За отсутствующих друзей.

* * *

13-е. Вчера Сэмуэль Лоуден, боцман, умер в час пополуночи.

Я слышал, что его страдания усугублялись тем, что он отчаянно пытался говорить, сообщить любому, кто был готов его слушать, что мы были прокляты, что индус проклял нас всех, что мы должны выбросить его за борт или сами скоро встретим свой конец на дне моря.

Да упокоит Господь его душу рядом с душой его любимого брата Уильяма.

Я не видел индуса уже несколько дней.

* * *

20-е. Мама, мне снятся такие сны. Вот ты выныриваешь из воды в виде кита и падаешь обратно с большим и счастливым всплеском. Мы оба киты, плывем бок о бок, погружаясь в глубину. Эти сны кажутся более реальными, чем моя собственная жизнь. Прошлой ночью я дотянулся до луны. Она лежала в моей ладони, такая плотная. Я откусил кусочек, и мой рот наполнился теплым печеным картофелем. Посмотри на меня, мама, я делаю шаг в темноту и больше не боюсь.

* * *

25 января 1803 г. Мама, ты была права насчет Конфианса. Он именно такой, как ты описывала. Квадратный марсель и брамсель, все желто-черное. Он низко сидит в воде, стройный, смертоносный, прекрасный.

* * *

Мне не хотелось бы обременять тебя, мама, но есть вероятность, что я не вернусь домой. В случае моей смерти я попросил доктора Гудвина переслать тебе мой дневник, чтобы ты могла прочитать мои показания и попросить милости для моей души.

* * *

Конфианс подошел к нам ночью, под покровом морского тумана. К тому моменту, как стало ясно, что нас атакуют, мы были уже не в состоянии маневрировать. Конфианс заблокировал наш руль. Не было времени ни привести корабль в боевую готовность, ни даже поднять флаги.

* * *

Конфианс обстрелял нас с борта, мы ответили тем же. Бой продолжался около часа, десятки наших были убиты. Паруса изрешечены выстрелами, такелаж перебит, мачты разрушены. Капитан Норткоут стоял у руля, пока снаряд не сбил с его головы шляпу.

– Сдавайся, – призвал капитан Маке, командир Конфианса, – в следующий раз я не промахнусь.

И капитан Норткоут сдался. Он вложил в Пепперкорн все, что имел. Нет слов, чтобы описать наше отчаяние.

* * *

Капитан Маке поднялся на борт вместе с лейтенантом и горсткой пьяных французов, которые разоружили наших офицеров. Маке в мундире с золотыми пуговицами и тростью с серебряным наконечником выглядел просто потрясающе.

* * *

– Я только прошу, – сказал капитан Норткоут врагу, который спускался по трапу в грузовой отсек, – не посягать на частную собственность.

* * *

Лейтенант Маке ответил по-английски:

– Это будет зависеть от хорошего поведения вашей команды и их готовности служить.

* * *

Маке указал на нас тростью с серебряным наконечником.

– Есть на борту говорящие по-французски?

Он сказал это по-французски. Я замешкался, что, должно быть, свидетельствовало о понимании, так как Маке сразу оказался у меня перед носом. Его шляпа была низко сдвинута на бок, но не скрывала его изуродованного уха, похожего на маленький гриб.

– Ах, как забавно! – сказал он по-французски. – Ты очень похож на мичмана, которого мы сняли с Бруншвика в сентябре прошлого года. Тебя, случайно, не Дикори зовут?

* * *

Он проверял меня. Я сделал непроницаемое, как кирпич, лицо.

– Бедный Дикори потерял слух, – сказал Маке и ударил меня тростью по голове.

* * *

Я упал. В ушах звенело. Часть меня, какая-то невыразимая часть, была очень далека от всего происходящего. Другая часть меня – та, что не хотела умирать, – кричала, что я не говорю по-французски, но вот он говорит, это он, возьмите его.

* * *

Я указывал на Аббаса. Он стоял со слегка склоненной головой и таким же невинным лицом, как перед началом порки. Если бы я мог, в тот момент я бы убил его.

Враги ушли со своей добычей: ящиками с перцем, чаем и рисом, ротангом, хлопком, бочками с вином. Они также забрали десять самых здоровых членов нашей команды: четырех мичманов, парусного мастера, корабельного повара, мастера-плотника и, конечно, Аббаса, le prisonnier indienne. Меня Маке пощадил, сказав:

– Только посмотрите на него – он не протянет и недели.

* * *

Сегодня в семь утра Конфианс покинул нас и отплыл на юг, увозя наших людей и наш груз.

* * *

Меня отправили в трюм вместе с постельным бельем. Раньше он был забит добром. Теперь здесь только я. Я бы хотел смотреть на воду. Все, что у меня есть, – это маленький деревянный кит. Я хочу создать творение, которое переживет меня, сказал он мне. Что