отпечатки пальцев. В конце концов, грузовик отвёз его в Салоники. Когда он добрался туда, уже была ночь и ему некуда было идти. Себастьян задремал, дрожа от холода, на скамейке возле порта, его разбудил шум рыбацких лодок, на которых привозили утренний улов. Он потирал глаза и размышлял о том, была ли жизнь в его родном городе такой каждое утро, пока его отца и деда, как животных, гоняли по двору Аушвица. Как могут рыбаки продолжать как ни в чём не бывало заплывать в порт? Как люди по всему миру могут спокойно есть, когда столько заключённых умерли от голода? Как может всё выглядеть так устрашающе обыденно, когда для Себастьяна не осталось ничего обыденного?

Вернуться к семье?

– Все в моей семье мертвы, – сказал Себастьян.

Мужчина осмотрел его с ног до головы.

– Ты еврей.

– Да.

Мужчина потёр подбородок.

– Они увезли твоих? На тех поездах?

Себастьян кивнул.

– Я слышал всякое. Говорят, там происходили ужасные вещи. Это правда?

– Пожалуйста… – сказал Себастьян. – Ещё раз говорю. Это мой родной дом.

Мужчина отвёл взгляд, как будто задумался. Затем повернулся обратно.

– Послушай. Что бы ни произошло с твоей семьёй, это всё ужасно. Может, правительство сможет помочь тебе. Но теперь это мой дом. – Он почесал грудь через майку. – Тебе лучше уйти.

У Себастьяна выступили слёзы.

– Куда? – проскрипел он.

Мужчина пожал плечами. Себастьян вытер глаза. А потом бросился к мужчине и схватил его за горло.

На следующий день на улицу Эгнатия пришла Фанни

Она не отрывала глаз от здания, в котором прежде располагалась аптека её отца. Теперь это был обувной магазин. Еврейская пекарня стала прачечной. Еврейская пошивочная мастерская – адвокатской конторой. Хотя очертания местности были знакомы Фанни, всё изменилось, и все, кто ходил мимо по улице, тоже казались ей другими. Фанни не видела ни еврейских мужчин с седеющими бородами, ни еврейских женщин в платках. И не слышала, чтобы кто-нибудь говорил на сефардском.

Фанни многое пережила, пока добиралась до дома. Она пряталась в горах на севере Венгрии и лишь спустя месяцы осмелилась признать своё истинное происхождение. В конце концов её, как и Себастьяна, отправили в лагерь для переселенцев – в Австрию, страну, из которой она сбежала в тот самый снежный день. Фанни спала на койке и довольно скудно питалась. Днями ждала приёма у врача. Она постоянно отбивалась от непрошенных ухаживаний мужчин – работников лагеря, которые считали, что она должна быть благодарна за помощь, и пытались обнять её за талию или поцеловать в шею.

После долгих месяцев бумажной волокиты Фанни наконец посадили на поезд до Афин, где она провела свой шестнадцатый день рождения, ночуя на раскладушке на складе. В феврале 1946 года, более чем через год после побега из Будапешта, она вернулась в Салоники с молодой женщиной по имени Ребекка, которая смогла выжить в лагерях, занимаясь шитьём формы для нацистов. У Ребекки был шрам под левым ухом, она носила шерстяную юбку, сшитую из лагерного одеяла. Её взгляд почти всегда был устремлён прямо перед собой.

Когда они прибыли в Салоники, их разместили в одной из двух оставшихся в городе синагог вместе с несколькими десятками евреев, прятавшихся в горах. Была пятница. В тот вечер Фанни впервые за много лет присутствовала на субботней службе. Несколько выживших тихо молились при тусклом свете. Фанни молчала. После службы все ели суп и небольшие порции курицы.

Ночью, когда многие уже спали на полу, мужчины, состоящие в греческом сопротивлении, собрались вокруг двух новоприбывших.

– Что это у тебя на запястье? – спросил один из них у Ребекки.

– Мой номер.

– Зачем?

– У каждого заключённого была татуировка с номером.

– Почему вас так мало?

– Многие умерли, как только попали туда.

– Умерли?

– Их убили.

– Как?

– Газом, – ответила Ребекка.

– А что случилось с телами?

– Их сожгли немцы.

Повисла тишина.

– Правда?

– Разумеется, правда.

Мужчины переглянулись. Один из них, усатый и широкоплечий, подался вперёд и ткнул в неё пальцем.

– Тогда почему ты здесь?

Ребекка моргнула.

– В смысле?

– Они не сожгли тебя. Почему?

– Я… Смогла выжить.

– Как?

– У меня была работа…

– Что ещё за работа? С кем ты сотрудничала? И с кем работаешь сейчас?

Фанни не могла поверить своим ушам. Однако большинство людей были неспособны принять правду о лагерях смерти. Ложь о сотрудничестве с нацистами воспринималась легче.

– А ты? – спросил мужчина, повернувшись к Фанни.

Второй мужчина попытался его остановить.

– Она ведь просто подросток…

– Где номер на твоём запястье?

– Я не была в лагере, – ответила Фанни.

– Почему? С кем сотрудничала?

– Ни с кем. Я…

– Кого ты сдала, чтобы выжить?

– Хватит!

– КОГО?

– Оставь её в покое! – закричала Ребекка. – Тебе мало того, что мы жили в этом кошмаре? Хочешь, чтобы мы этого ещё и стыдились?

Мужчина бросил гневный взгляд на остальных. Он откашлялся и сплюнул в носовой платок.

– Держитесь от меня подальше, – сказал он.

В ту ночь Фанни не сомкнула глаз, опасаясь мужчин, громко храпевших на своих кроватях. На следующее утро, когда взошло солнце, она вышла из синагоги и направилась к морю.

Гавань была завалена корпусами кораблей, уничтоженных во время войны. Многие кафе были закрыты. В Салониках не хватало не только еврейской общины, но и радости жизни по утрам, шумных рынков, слияния культур. После войны в городе царили голод и разруха, а его жители ополчились друг на друга.

Фанни шла по старой набережной вдоль трамвайных рельсов. Девочка направлялась на восток к Белой башне, но, когда увидела её вдалеке, сердце сжалось. Немцы раскрасили башню в камуфляжные цвета, чтобы в неё не попали бомбардировщики. Вместо белого цвета появились беспорядочные блекло-зелёные и коричневые разводы. Отчего-то это зрелище разрывало сердце Фанни на части.

Приближаясь к постройке, девочка вспомнила, как они вместе с мальчиками Криспис поднялись на самую её вершину стараниями их дедушки. В тот день небо казалось бескрайним, а на вершинах гор на другом берегу лежал только выпавший снег. Мир тогда казался таким волнующим, таким многообещающим.

А сейчас Фанни не хотела иметь с ним ничего общего. Хотелось лишь сесть и не двигаться. Хозяин одного из магазинов выплеснул грязную воду из ведра на брусчатку и с резким скрипящим звуком разогнал её метлой. Куда теперь идти? Что делать? Она так долго пряталась, что свобода стала казаться её личной тюрьмой.

Хоть Фанни и пообещала себе, что никогда не будет плакать, если однажды вернётся домой, на её глазах выступили слёзы. И в тот самый момент, когда девочка почувствовала себя такой одинокой, какой не чувствовала