и говорили о них как о секте, пришедшей с Ближнего Востока. В общем, если христианство и существовало, Иисус здесь был ни при чем! Лишенная истинного основателя, эта религия зиждилась на некоем недоразумении.

Я был счастлив, повторяя это, я считал себя очень умным и уж во всяком случае гораздо выше тех, кто два тысячелетия верил в эти россказни. В сущности, я принадлежал к элите, которая наконец прозрела и пересмотрела ложные основы нашей цивилизации. Сколько же было до меня легковерных болванов и мракобесов! И сегодня у некоторых сторонников теории заговора я вижу такое же снисходительное высокомерие.

«А вы за кого почитаете Меня?» – вопрошал Иисус.

Пророк, соглашался я, двадцатилетний.

Я больше не был сторонником мифологической школы, как в детстве. Будучи гуманитарием, я интересовался разными религиями. Я уже не сомневался в историческом существовании Иисуса и видел в нем один из столпов монотеизма.

Убежденный атеист, я смотрел на него глазами иудея или мусульманина, я видел в нем влиятельного, почитаемого, вдохновенного пророка – конечно, не Мессию и, разумеется, не Сына Божьего. Впрочем, он волновал меня и трогал, поскольку оказался жертвой. Чьей жертвой? Священников Храма и римлян, но главное – жертвой самого себя: он, несчастный, так уверовал в собственное мессианство, что принял за это мучительную смерть в молодом возрасте! Он умер из-за своей мечты. Его история завершилась на кресте. И разумеется, воскресению я не придавал никакого значения.

«А вы за кого почитаете Меня?» – настаивал Иисус.

Разумеется, это философ, с восторгом уверял я, завершая обучение на философском факультете. Чудак из Назарета обрел новый статус, высокий, благородный, и мне захотелось его услышать. Как настойчиво заставлял он заново всматриваться в обычаи своего времени, его предрассудки, недопонимания, опасности! «Возлюбите друг друга». Мне вовсе не нужно было быть верующим, чтобы понимать его послания, чтобы почитать его добродетели, взволнованно внимать его бескрайней мудрости, разделять большинство его ценностей. Для меня он был интуитивным философом, тем, кто выдает фейерверк мыслей или выражает их через притчи, «философ высшего порядка», как писал Спиноза, – иными словами, человек высшего порядка.

Различая понятия «вера» и «верность», я отвергал веру в Христа, но хранил верность христианству.

«А вы за кого почитаете меня?»

Сын Божий, наконец говорю я сегодня.

Какое испытание!

Испытание для него – быть им. Испытание для меня – признавать это. С тех пор как я встретил его в Храме Гроба Господня, почувствовал его запах, его тепло и взгляд, он является мне одновременно и Богом, и человеком. Вот что дает мне опыт Иерусалима: я ощущаю то, что не в силах осмыслить.

Я не стал лучше понимать таинство, но теперь я его чувствую. Моя вера сделалась принятием реальности.

* * *

Отныне я прохожу по улицам Иерусалима, отваживаясь заглянуть далеко за пределы древней крепостной стены. Я иду наугад, сажусь на трамвай, а когда чувствую, что сбился с пути и не понимаю, где нахожусь, вызываю такси. Мы свыкаемся друг с другом, Иерусалим и я, и даже не знаю, кто первым сделал шаг навстречу.

Однако я с досадой осознаю, что здесь не очень много книжных магазинов. «Интересно, почему? – подтрунивает мой внутренний вольтерьянец. – Неужели потому, что существует одна лишь Книга, то есть Библия?» Зато столько татуировщиков! Они занимаются своим ремеслом еще со Средних веков, ведь при раскопках были обнаружены тела рыцарей-христиан с иерусалимским крестом[46] на плече. Традиции сохраняются и распространяются среди широких масс. Поскольку я предпочитаю запечатлеть свое паломничество в душе, а не на теле, я просто из любопытства останавливаюсь ненадолго перед одним таким салоном, который явно пользуется большой популярностью среди туристов.

Довольно часто я встречаю на улицах молодых израильтян французского происхождения – они окликают меня, вспоминают мои романы, которые им понравились, пьесу «Гость», поставленную в театре Тель-Авива. Им близки обе культуры, они испытывают двойную радость: радость жить здесь и радость поддерживать тесную связь с Францией.

В духовном плане я все еще чувствую себя выздоравливающим. Как будто все разлетелось на куски, а теперь, словно мозаика, собирается вновь. Алессандра Буццетти, итальянская журналистка, эмоциональная и очень умная, чье общество я весьма ценю, подруга Лоренцо Фадзини, не приехавшего из-за похорон матери, организует мне множество встреч. Например, с Патриархом Иерусалимским[47] Пьербаттистой Пиццабаллой или с отцом Давидом Нойхаузом, беседы с которым дарят мне невероятный духовный подъем и дают пищу для размышлений. Мари-Армель Болье, главный редактор «Terre Sainte Magazine», пылкая и обаятельная, открывает для меня потайные ворота Иерусалима. Каждый вечер, когда наступают сумерки, ноги сами несут меня к Храму Гроба Господня; я останавливаюсь посреди площади, сажусь на ступеньки, а иногда просто на землю. Я размышляю, я молюсь. И так и не переступаю больше порога базилики.

Почему бы не войти туда? Я боюсь вновь обжечься и больше ничего не прошу. Мне достаточно просто прийти сюда, смиренно постоять перед порталом. В нескольких метрах от этого святого места меня согревают воспоминания о полученном мной откровении, и каждый день я чувствую бесконечную благодарность.

Среди толпы зевак бродит какой-то человек в белой тунике, босой, лохматый и бородатый, с лицом, озаренным мягкой улыбкой. «Это Иисус», – шепчут туристы, видя, как он пристраивается к какой-нибудь процессии. Кто-то над ним насмехается, кто-то жалеет; все понимают, что это безумец, принимающий себя за Христа. Этим вечером трое израильтян мне объяснили, что такое иерусалимский синдром: это вид психического расстройства, которое настигает некоторых туристов. Иудеи, мусульмане, христиане, атеисты – все мечтают об Иерусалиме. Прежде чем стать территорией реальности, она предстает территорией фантазмов. И причиной этого бредового расстройства, как мне объяснили, является разочарование: город не оправдывает ожиданий верующих, и они, испытав от этого сильное потрясение, впадают в экзальтацию. Впрочем, таких больных успешно лечат в медицинском центре Эйн-Керем.

Я с ученым видом кивнул, изобразив согласие и даже выразив некоторое сочувствие, но в глубине души посмеялся: они же говорят обо мне! Если бы я поведал им то, что доверил лишь своему блокноту, они сразу признали бы патологию и отправили меня на консультацию. Я подождал, когда мы распрощаемся, и дал волю чувствам, повеселился от души.

Выражение «иерусалимский синдром» лишь выглядит как жаргон психиатров – это термин не научный, а скорее идеологический, он подразумевает невозможность мистицизма, отвергает его: существует лишь то, что в состоянии постичь материализм. Просто галлюцинация, химера. Нет, я не отрицаю существования этого вида безумия, как и того факта, что больница Эйн-Керем принимает пациентов, страдающих подобного рода психозом, –