Пилия зачесала прядь на макушку сына и надежно закрепила золотой заколкой в виде цикады, эмблемы афинского царского рода. Повзрослев, Нис продолжал делать так же. Теперь отросшая за десятилетия прядь свивалась на макушке кольцами и громоздилась конусом, словно небрежно нахлобученный фригийский колпак, а цикада лишь едва заметно поблескивала из-под массы волос.

Сцилле, подобравшейся к отцу под покровом ночи, хватило одного мига, чтобы осуществить задуманное. Нож у нее был острый, а отец крепко спал после тяжелой битвы. Ухватив прядь поближе к корню – но не слишком близко, чтобы не разбудить спящего, – Сцилла махнула ножом.

Отрезанный трофей она проворно сунула за пазуху и тихо, словно мышь, пробежав через двор, выскочила за ворота. Вскоре она уже была в стане критян, и, когда она назвала себя, ее без промедления провели в шатер Миноса.

Краснея и заикаясь, не смея поднять глаза на того, кого она постоянно разглядывала издалека, Сцилла объяснила, кто она и что сделала из любви к нему. Она отдает ему свой город – вот так же, как отдает сейчас прядь отцовских волос. С этими словами она вручила ему прядь – обмякшую, влажную, спутавшуюся за пазухой во время бега.

– Вот же тварь! – вскричал Минос, швыряя прядь на землю. – Как могла ты предать собственного отца? Никогда я не позволю такой мерзавке, как ты, коснуться меня или ступить на священную землю острова Крит. Стража! Уберите ее с глаз моих, но не отпускайте.

А потом Минос, которому отвращение к дарительнице совершенно не помешало воспользоваться ее подарком, повел критян в ночной набег на Мегары. Город, лишившись своего талисмана, пал почти мгновенно. Ниса взяли в плен, чтобы отвезти на Крит и там выставить на всеобщее обозрение. И только Полиида, из-за которого все это началось, так никто и не нашел.

На следующий день корабли Миноса, груженные добычей, готовились ставить парус и брать курс на Крит. Однако прежде нужно было отдать еще одно распоряжение. Минос приказал привести к нему Сциллу.

– Привяжите ее к корме моего корабля. Пусть плывет на Крит, глядя, как родной берег тает вдали, – пока глаза будут видеть, конечно, то есть пока их не выстегают волны. А отца ее вытащите на палубу, чтобы слышал ее вопли.

Корабль переваливался с волны на волну, то погружая Сциллу в воду, то выдергивая на поверхность. Дельфины провожали ее взглядом, нереиды терялись в догадках, что бы это такое могло быть. В конце концов странное оживление заметила супруга Посейдона Амфитрита и подплыла посмотреть, в чем дело. Пожалев несчастную девушку – истерзанную и уже полумертвую, – она превратила ее в морскую птицу, кириду.

Но когда птица взмыла в небо, празднуя свободу, Зевс, который всегда встает на сторону отцов, посмотрел на это и превратил Ниса в морского орла. С тех пор отец гоняется за дочерью над бескрайними серыми волнами, и, хотя схватить предательницу ему так ни разу и не удалось, прекращать погоню он не думает.

{46}

Пасифая и бык

В то время, когда Зевс обернулся быком и приплыл на Крит с Европой на спине, островом правил Астерий. Европа зачала от Зевса трех сыновей, а Астерий взял ее в жены и, став детям отчимом, вырастил их как своих. После его кончины трон перешел к старшему пасынку – Миносу.

Однако среди критской знати нашлись те, кто называл его происхождение сомнительным и притязания на царствование незаконными. Тогда Минос в доказательство, что трон получен им по праву и с одобрения богов, решил продемонстрировать, с какой готовностью олимпийцы выполнят любую его просьбу. Он воззвал к Посейдону и попросил прислать из моря быка – такого же величественного и белоснежного, как тот, в чьем обличье Зевс похищал Европу.

Посейдон откликнулся. Из прибоя на берег выбежал бык, фыркая и тряся молочно-белой мордой, с которой летели во все стороны соленые брызги. Недоброжелатели умолкли, Минос утвердился на троне.

По сложившимся условиям взаимоотношений между богами и смертными, получив от богов в подарок что-то невероятное, смертный должен был поделиться этим даром с самими дарителями. То есть белого быка надлежало принести в жертву и разделить мясо по тому принципу, который много лет назад установил в Меконе Прометей. Но Миноса обуревала жадность при мысли о телятах, которые пошли бы от такого великолепного производителя, поэтому дар Посейдона повели не к жертвенному алтарю, а на царские пастбища, улучшать породу.

Разгневанный Посейдон решил не спускать обманщику эту выходку и, заручившись поддержкой Афродиты, замыслил жестокую и грубую месть. Правда, основной удар приходился не на самого Миноса, а на его жену Пасифаю, но Посейдона это не смущало: свою долю унижения и страданий критский царь получит.

Между тем Пасифая и до Посейдонова гнева натерпелась в замужестве предостаточно, поскольку Минос был таким же сластолюбцем, как его отец, и не пропускал ни одной понравившейся красотки. В конце концов, не в силах больше с этим мириться, Пасифая придумала, как прекратить похождения мужа. Воспользовавшись магическими знаниями, которыми она владела наравне со своей сестрой Цирцеей и братом Ээтом, Пасифая наложила на Миноса заклятье, заставлявшее его извергать вместо семени скорпионов, змей и сколопендр. От ядовитых укусов в самых нежных интимных местах любовницы Миноса умирали в страшных муках. Молва об этой особенности царя распространилась быстро, и с похождениями действительно пришлось завязать.

Ненадолго, впрочем. Афинская царевна Прокрида научила Миноса, как снять заклятье, и он снова принялся посматривать на сторону. Как бы то ни было, едва Посейдон с Афродитой привели в действие свой замысел, у Пасифаи появились другие, более важные заботы, чем неверность мужа, поскольку Афродита вселила в Пасифаю страсть такой силы, какая Миносу и не снилась, и направила ее не на человека и не на бога, а на того самого великолепного белого быка, который безраздельно властвовал на царских пастбищах.

Пасифая жаждала оказаться в объятиях этого красавца – если, конечно, это можно назвать объятиями. Она потеряла аппетит, а вместе с ним и свои роскошные формы, исхудав и иссохнув. Каждый день она забиралась на башню, с которой было видно пастбище, и любовалась быком. Каждую ночь страсть разыгрывала в ее снах такие сцены, которые она не могла без содрогания вспоминать поутру. Счастливица Европа, думала Пасифая, ей повезло сойтись с быком, когда тот уже преобразился…

Пасифая впала в отчаяние. Но однажды утром, пробираясь, как обычно, к своей башне, она заметила Дедала, изобретателя, которому Минос недавно предоставил убежище на острове. Дедал построил удивительную круглую танцевальную площадку для дочери Пасифаи Ариадны и сконструировал еще несколько хитроумных устройств для самого Миноса. Может быть, и для нее он что-нибудь придумает? Пасифая отвела Дедала в уголок и, взяв с него клятвенное обещание молчать, рассказала о своей беде.

Удалившись к себе в мастерскую, Дедал принялся вырезать из липы статую коровы. Она вышла совсем как живая – настолько, что мухи, влетавшие в окно мастерской, садились ей на круп и пытались укусить. Но сходство заканчивалось на уровне копыт, вместо которых Дедал приделал колеса, чтобы легче было перемещать это произведение искусства.

Еще кое-что отличало деревянную корову от настоящей: она была полой, и в брюхе у нее имелся люк. А кроме того, в той части, которая больше всего интересует быка, Дедал проделал отверстие. Когда работа была закончена, он зарезал телку, как раз пришедшую в охоту, и освежевал ее, постаравшись снять шкуру, не попортив. Этой шкурой он обтянул деревянную корову, совместив гениталии с просверленным в корпусе отверстием.

Обнаженная Пасифая забралась внутрь творения Дедала, тот выкатил ее на пастбище и удалился. Мгновение спустя она уже кричала – от наслаждения или от боли, Дедал не разобрался. Как бы то ни было, бык управился быстро, и вскоре все было кончено.

Через девять месяцев Пасифая родила ребенка. Не будь она дочерью Гелиоса и почти богиней, она бы умерла в родах. Впрочем, она и так