– Назакат, прекратите, я удивлен не меньше вашего.

– Удивлены? А я нет. Ни тем, что случилось с моим подзащитным, ни вашим, Тарас, поведением. И либо вы немедленно снимете подозрения, либо я официально…

– Помолчите, – резко произнес гипнолог. – Он очнулся. Руслан, вы как себя чувствуете?

Я пожал плечами. А как, вроде все, как всегда. Только часы стали спешить на двадцать минут. И на полу разбросаны фотографии во множестве, я пригляделся и вздрогнул. Снимки с того дня, как я Алю…

– Это на память, – проследив мой взгляд, выдавил Тарас. – Может, пригодится.

– Тарас, как вы можете так? – он не ответил своему же врачу, развернулся и бухнув дверью, вышел. Кто-то, кажется, Назакат, попыталась закрыть, не получилось, вернулась в комнату.

– Все хорошо, Руслан, доктор выяснил, что вы никого не убивали, – я не понимал, – это ваша фантазия, это стресс, это обстановка. Следователь подпишет бумаги, и сегодня же вы уедете отсюда. Он вас в тупик поставил, запер сюда с единственной целью, чтобы вы, единственный человек, которого он мог хоть в чем-то обвинить, потихоньку трогаясь рассудком, стали думать…

– Но я вспомнил…

– Ложная память. Молодой человек, вам нужно было вспомнить, вы и насиловали свое сознание, чтоб выбраться из квартиры, где с вами столько всего приключилось, – это уже Мустафин. – Ведь у вас такой договор с Беленьким был? Поэтому вы до последнего к Назакат не обращались.

– Сегодня хоть вспомнил, – грустно произнесла она.

– Я сперва Тарасу позвонил.

– Мы знаем, – расстройства ей скрывать не удавалось. Всем, находящимся в комнате, было не по себе от случившегося, всем по разным причинам. Я еще успел спросить себя, для чего Гафаровой так надо разобраться со следователем, личное это или договор с Арановичем? А потом мысли поплыли. Гипнолог принялся колдовать надо мной, видимо, новый сеанс все же случился, ибо, когда я выкарабкался в реальность снова, почувствовал себя немного лучше. Врачи уже обговаривали мои лекарства, в целом соглашаясь с комплексом. Не знал, что так легко подвергаюсь гипнозу, прежде никогда не доводилось оказываться в руках специалиста. Но ведь и состояние такое.

Вот только все равно непонятно, почему они говорят, что не убивал, когда я так хорошо помню случившееся?

Вечером снова накатило. Все эти эксперименты, непонятный исход… я позвонил Гафаровой, переспросил, что со мной. Она попыталась объяснить: гипнолог нашел, а Мустафин перепроверил, что вы сами себе создали иллюзию убийства. Освободиться от места заключения, обрести смысл своего пребывания, вариантов много. Вы и признались. В ответ на мои возражения, что я хорошо вспомнил, что случилось, Назакат, видимо, сама подкованная не хуже гипнолога, долго рассказывала про блокировку памяти, про создание иллюзий, про самообман. Но я постоянно чувствовал какой-то подвох, нестыковку, и не мог понять, в чем же она заключалась. Может в том, что за те двадцать минут, на которые меня отключили, случилось что-то еще? А может, мне попытались стереть какие-то воспоминания, а может, уверить меня, в чем-то и для чего-то. А может, они с Тарасом договорились?

Я не дослушав, отключился, потом осознав, что говорил с адвокатессой не взаправду. Ведь отвечал-то ей и задавал вопросы уже после того, как выключил и убрал сотовый. Сам себя испугался, поняв это. И еще тех, кто может придти. Их больше. Кого именно, страх не уточнял, с меня хватило всех прежних приходов, после которых, снова лез на стены, и пил седативное, не дававшее ни минуты покоя. Как не дает покоя и недавно принятый препарат, будто аскорбинку выпил – в голове лишь усталость минувших дней, камнем лежащих на плечах. Незаметно, каждым часом добавляющих этот груз, так что держаться все труднее. Тяжелее не кинуться в отчаянии прочь, неведомо куда, пытаясь там, где-то не здесь, обрести хотя бы иллюзорную точку опоры. Иллюзию безопасности – вот как сегодня.

А что сегодня? В голове все равно не укладывалось. Визит, разговоры, бегство Тараса, врачи, врачи, объяснения, одобрения, да лекарства они одобрили – и все равно тяжесть. Я тяжело болен гриппом, и высокая температура не дает вздохнуть. Пытался вспомнить, упорядочить вчерашний, а нет, почему вчерашний, совсем недавний визит, но – не получалось. Голову давило, мысли срывались, выплывали новые, я вроде бы старался ухватиться хоть за какую-то, тотчас обрывавшуюся, ловил себя на монологах вслух, все громче, все быстрее произносимых, сходил выпить еще таблеток, воды, умыться. Сел в ванной. И уже оттуда услышал стук в дверь. Тихий, неуверенный стук. Куда лучше, чем надсадно пиликавший звонок, из коробки, что я сорвал со стены.

Амина. Услышала.

– Прости, я наверное, опять начал. Зайдешь?

– Руслан… – она замерла на пороге, не зная, как начать, и что говорить. Затем, зашла. Тут только заметил, что время уж половина двенадцатого. – Я должна тебе сказать…

– Да, прости меня, сегодня опять эксперименты ставили, я… я не понимаю, не знаю, когда они меня в покое оставят. Устал. Я попробую спать в прихожей, там тише будет, – подумал и содрогнулся при одной только мысли. Нет, в этом доме, в этой квартире у меня только одно место спасения.

Она была бела лицом, без кровинки. В старом халатике, памятном еще по временам без Наташи, из края которого виднелась плотная белая футболка. Полы не скрывали белых штанов, очень знакомых, я вспомнил, да, это костюм американского футболиста, с номером семнадцать на груди и спине, плотный хлопчатобумажный, Амина в нем несколько раз открывала дверь, всякий раз со сна, днем ходила в другом. Опять выдернул из постели.

– Рустам животиком мучился, только сейчас еле уложила. Я боялась… прости, я не за тем пришла. Не знаю, как сказать. Я, понимаешь, я должна была раньше, еще когда тебя сюда… да что я, должна сразу придти. Испугалась. И сейчас боюсь, но не могу больше. Понимаешь, – она не сводила черных глаз с лица, мне стало не по себе. – Понимаешь, я Алю убила. В тот день. Пришла и убила.

Замолчала, и я молчал. Смотрел на ее ноги, в расхристанных шлепанцах с помпошками. Слов не понимал, казалось, она говорила о чем-то, совсем от меня далеком.

– Надо было сразу придти, – повторила Амина, отведя, наконец, взгляд. – Не понимаю, чего ждала. Тахир ходил к ней, сколько, месяца три, наверное, но ладно, раньше, раз в неделю, реже даже. А как ты уехал, оба с ума посходили. Чуть не каждый день. Говорил, что уйдет пораньше. Придет попозже. Еще что-то. Я не верила, конечно. Все равно ждала. У нас семья, ребенок. Как иначе, – снова посмотрела, взгляд потух, глаза стали пустыми, пепельными. Как телефонная трубка, надежно запрятанная под рубашками.

– Ограждалась, – произнес я, после того, как оранжевая вспышка понимания стихла, сжалась обратно в неведомую точку. Вот он, тот заслон, о котором писала бывшему.

– Я поговорить хотела. Спустилась, подождала, когда Тахир уйдет. От нее уйдет. Нет, не поговорить, – прервала себя, – знала, что скажет, что отвечу. Без толку говорить. Она открыла. Даже постель не собрала. Я сказала, кажется, что его не отдам, а она, что он ей и не нужен. Или…. Я не помню. Она… как будто все время ждала, что я сделаю. А я боялась, нет, не так. Да, боялась. И что духу не хватит, и что не смогу остановиться. Увидела нож, долго смотрела, я на него, она на меня. Потом ударила. Она перехватила меня, мою руку. Поздно. Вырвала из раны… Потом, кажется, просила прощения. У меня, у тебя. Я тоже… Потом… она упала на постель. И я ушла. Даже дверь не смогла закрыть. Не получилось, – снова подняла глаза, без цвета вовсе. – Сидела в прихожей, ждала Тахира.

– Ты его любишь?

– Я ему ничего не сказала. Сам догадался. Когда узнал, что случилось с Аленой. Он тоже мне ничего не сказал. Так и молчим, с тех пор.

– Ты любишь его? – наконец,