Шрифт:
Закладка:
– А что насчет соглашения? – спохватился в последний момент, хорошо, вообще вспомнил. Тарас обернулся.
– Все в силе. Я отправлю тебя на лечение. Без вопросов. В тюрьме ты и дня не просидишь, да тебя, психа, и не пустит туда никто.
И быстро вышел, бухнув дверью. Снова бухнул, плюнул и ушел так. А я все сидел за столом, сидел, не глядя ни на что, комната плыла перед глазами, вся в каких-то точках и червячках. Только когда стало совсем темно, и пришел страх, вышел, подпер доской ручку и принялся проверять выходную дверь.
С утра дул сильный ветер, гнал облака по небу, распогоживая. Кажется, прошедшие дни почти непрерывно лил дождь. Не помню, вот это утро запомнил, а прочие выпали из памяти. Наконец-то спал, урывками, по часу, но спал. Снились лекарства, много, их я заказывал в аптеке, не считаясь со средствами, самые разные, даже полоскания. Потом расплакался. Фармацевт, девушка лет двадцати, подошла, не дожидаясь ответа, произнесла: «Это из-за войны. Вам тяжело, потому что вы помните тех, кто ее видел». Я соглашался, проснувшись и вспомнив сон, покачал головой. Моя бабушка родилась в сорок седьмом. О ней мне никто не рассказывал, даже ее родичи, что приходили ко мне еще в дни моего детства, собираясь на тот или иной праздник. Чаще всего на Первомай и день Победы. Участвовавшие в войне, пережившие ее, молчали, вспоминая что-то более светлое, теплое, делясь теми уголками памяти, где нет ледяного ужаса бесконечного ожидания смерти. Ведь к этому, как говорил один из орденоносных стариков другому, все равно не привыкнешь, хоть всю жизнь воюй. Однополчане, они вспоминали, как бежали от немцев из-под Воронежа, в сорок втором, вместе с разгромленными остатками армии, казалось бы, вот-вот собирающейся нанести окончательное поражение врагу. Скрывались по оврагам, прятались в разрушенных деревнях, на болотах. Шли по бескрайним степям, не зная, где они, на каком свете. Все еще в окружении или уже вырвались на ничейную полосу. Шли в никуда, и конца этому пути не виделось. Восемнадцатилетние парни, только призванные на фронт. Узнавшие радость побед по радио, испытали горечь поражений уже на себе.
Я слышал одну историю, пусть и не обращенную ко мне. Перекликалась только временем. В восемнадцать я сам пережил шок внезапного взросления, конечно, не такой, но все равно тяжелый. И тоже как-то пережил, выкарабкался, продолжил жить.
Прибыл врач, усталый мужчина в летах, перевидавший на своем веку всякого, устроившись напротив, стал задавать вопросы тихим спокойным голосом. Так со мной всегда разговаривали, неторопливо, размеренно, налаживая контакт; так же, я отвечал им. Не знаю, открывает ли кто душу врачу, или не находит на это ни сил, ни желания. Выговариваются психоаналитику, или психологу, наверное, если есть в запасе долгие часы для неспешных бесед обо всем сразу. Но ни тот, ни другой не дадут лекарств, а врачей вызывают или к ним приходят, чаще всего именно за этим. Вот и наш разговор был краток, врач принес мою историю болезни, потому в подробности вдаваться не торопился. Задал десяток вопросов, как сплю, что вижу, как сердце, желудок. Я рассказал, что было со мной, что будет, если не перестану пить эту дрянь, чем сердце успокоится. Он не выписывал рецепты, в его тяжелом портфеле было место для многих препаратов, нашлось и для моих. Еще три коробочки заняли место подле давно молчавшей радиоточки. Врач попрощавшись, пообещал зайти, дал свой номер мобильного, и вышел, тяжело спускаясь по лестнице – лифт снова не работал. Я закрыл, ставшим привычным уже ритуалом, за ним дверь и долго стоял подле, ища что еще проверить и не находя. Вернулся в кухню.
Ближе к вечеру позвонила Гафарова. Узнала о визите сперва следователя, а затем и психиатра. Наверное, через Арановича, он давно не подавал о себе весточек, я начал забывать о нем потихоньку. Хотя что я говорю на Якова, это ее обязанность, все знать. Она мой адвокат.
Ругать меня Назакат не стала. Попросила только не делать больше никаких заявлений и не подписывать ничего, без ее ведома. И, если снова прибудет следователь, или из прокуратуры, полиции, немедленно сообщить ей. А до ее прибытия, молчать и ждать.
– Я наверное, глупо поступил, но я вспомнил, что убивал Алю. Не могу сказать, как, за что, почему, но вспомнил. У нас с Тарасом была договоренность на этот счет, я вспоминаю, а он делает все возможное, чтобы отправить меня на лечение.
Тишина повисла гробовая. Мне показалось, или я действительно слышал дыхание Назакат? Потом какие-то шумы, шорохи, казалось, отодвинули стул. Странным представляется мир по ту сторону трубки.
– Вы как это поняли? – я рассказал, не помянув про первый, неудачный раз. Адвокатесса слушала, не прерывая. – Еще что-то подписывали?
– Только протокол. Я плохо соображал, у меня строчки выезжали из книги, я прочесть не мог, поэтому за мной записывал Тарас. Со слов, ведь так тоже возможно. Он потом мне показал, я подписал, – похоже, нес какой-то бред. Не знаю, ожидала ли она от меня подобного. Или была убеждена, что все наезды Тараса это поклеп. Все возможно.
Новая порция тишины, значительно короче. Назакат справлялась с любой непредвиденной ситуацией, жизнь научила.
– Так. Рецепты вам выписали, способ употребления лекарств? Врач хоть какую-то записку вам оставил?
– Конечно. Рецептов не дал, но подробно написал, что и как принимать, оставил и свой телефон, если что.
– Вернемся к визиту следователя. Вы говорили Беленькому, что принимаете лекарства? Спрашивал, как вы, нужна ли помощь?
– Спросил, сразу же, мне кажется, мой вид его насторожил. Ну еще и то, как я не мог прочесть кодекс… или то была конституция, сейчас не помню. Он мне давал и то и другое, ведь так положено.
– Смешно, конечно, – железно грохнула она, – давать читать выдержки человеку под сильным стрессом, находящегося… у вас ведь бессонница? Надо думать. Напомните, какие лекарства до визита врача вы принимали, – она записала, и тут только сообразила. – Руслан, откуда у вас снотворное, я же просила…. Хотя, так даже лучше. Вы днем принимали препарат, перед визитом следователя?
– Две таблетки. Он спать не помогал, но немного успокаивал, да и у меня уже пачка кончалась, я таблеток по десять в день пью.
– А положено сколько?
– Не больше десяти пачек, чтоб не вызвать рвоту. Это из тех лекарств, которым при желании нельзя отравиться. Но и которое не помогает в принципе. Не знаю, зачем его мне Наташа принесла.
– Значит, вы в момент дачи показаний, находились под действием снотворного, прекрасно. Беленький может зачеркнуть и выбросить ваши показания, они ничего не стоят. Жаль, вы не сообщили мне о своем решении сразу, ну хотя бы вечером, я вызвала вам врача, который бы диагностировал…
– Не надо, Назакат. Я же признался, потому как вспомнил, я не хотел вас беспокоить именно потому, что вспомнил. А у нас с Тарасом была договоренность.
– Руслан, ну что вы такое говорите. Я все равно вас буду защищать, – уже сквозь зубы проговорила она. – Что же вы никак не поймете, что я на вашей стороне, и сделаю все возможное, чтоб освободить вас или хотя бы смягчить наказание. Тем более, от такого, какое вы сейчас несете.
– Я договорился. А вы хотите сказать, что договоренность ничего не стоит? Но он ведь потом долго говорил со мной, по поводу Алены.
– Вы знаете Тараса, он когда-нибудь выполнял свои обещания?
– Яков тоже не выполнил. Я просил, – и замолчал, ведь речь сейчас бы пошла именно о ней. Назакат догадалась. Перевела разговор на прежнюю тему. Пообещала ежедневно звонить, сообщать новости, узнавать о состоянии здоровья. Если замечу ухудшения, не дай бог, конечно, или лечение не будет
