Под утро вспомнились подробности. Вот так же неожиданно, как вчера, когда марь сна окончательно сошла, и Аля преследовала неотступно. Едва я завозился ключами, в замке, она вышла встречать. Бледная, серьезная, тихая, я только успел поставить чемодан, она увлекла в комнату. Я откликнулся немедля, обнял, она освободилась, поцеловал, не ответила. Ей требовалось иное. Хотела сразу, не теряя ни минуты, рассказать о ней и Тарасе. О прошлом, ныне проломившем окна и двери, взявшем меня в оборот, в плен, в камеру пыток. Она хотела сказать тогда, но от ее слов я закрылся на все замки и задвижки. Аля старательно достукивалась, показывала фотографии, папка так и называлась «фото на память», рассказывала о взаимоотношениях, что у нее было, чем кончится, еще не кончилось, Тарас настаивает, но она уже выбрала себе одного, и не покинет его, меня больше.

Я не поверил. Подумал, хочет уйти. Стал возражать, кричать, просить, требовать, молить и молиться, все вместе. И странный был разговор: «я не отпущу тебя», – кричал я. «Я не уйду», – отвечала Аля. А потом нож и удар и еще половина удара, она перехватила нож, а я покинул комнату. И «я не уйду» слышал еще долго, когда бежал прочь, когда бродил по окрестностям, когда возвращался домой. Снова услышал из ее уст. Но бежать было уж некуда. И не было сил.

– Ты бредишь, – коротко бросил Тарас, дослушав. Теперь он был похож на привычного себя. – Таблетки пить начал?

– Да, но к ним надо привыкнуть. Перед этим я принимал другое снотворное, – Беленький поперхнулся.

– А что не сказал? Я с самого начала думал, что твори бормотания не просто так…

– Что ты хотел, интересно. Запер меня в одной комнате со своей Алькой и решил, что я здоров и весел. Я с ума схожу, как только ты меня сюда заточил, или скажешь, что не нарочно придумал домашний арест. Что для раскаяния.

– Да, для раскаяния. Чтоб мозги тебе прочистило, чтоб дурь выбило. Вчера еще понял, что зря понадеялся, тебе, как об стенку горох. Теперь бормочешь про признания Алены. Вчера говорил как вы поцапались из-за ваших отношений.

– Я сегодня вспомнил.

– Потому, что вчера я об этом говорил!

– А представить, что Аля взаправду рассказала все о вас мне, тебе никак? Ты и так лицо заинтересованное, а тут выходит, еще и какой повод для давления есть, – это мне объясняла Назакат еще вчера, остальное добавилось в голову само собой. Тарас замолчал, но лишь на мгновение.

– Значит так, никуда не уходи, я через пару часов приведу тебе гипнолога.

– Только в присутствии адвоката, – спохватился я.

– Странно, что ты так заговорил. Сейчас позвонил мне и без всякой Гафаровой сообщал подробности. Или вы сговорились? Она тебе посоветовала выдать на гора новую версию? Она, да? Да не отвечай, понял, – он бросил трубку, а я спешно стал названивать Назакат.

– Новая версия? – я не понял, удивилась она или только изобразила смятение. – Руслан, вы серьезно это? Раз так, я немедленно буду. Привезу с собой Мустафина, он лучший. Обследовать, так обследовать. Пусть попробуют отказать.

Отказать попробовали, Гафарову и Мустафина притормозили у входа в дом; мне из приоткрытого окна хорошо было видно, как они ругаются с полицейским. Вот только уж больно тревожно разговаривает, внутри у меня ворошилось все. Да не только от Назакат, вообще от визита психиатра, тем паче, двух.

Гафарова куда-то звонила, задиристо, по-женски. выясняя отношения, через несколько минут, возле нее собралась толпа. Я фильм смотрел, как собирать толпу и ей манипулировать, вот сейчас Назакат воспользовалась похожим приемом, чтоб пробить дорогу в мою квартиру. Увидев вокруг человек десять, полицейский взъерепенился, но сдался, стоило только подъехать еще одной служебной машине с синими номерами. Прибыл Беленький, его гипнолог в сопровождении молодого человека в штатском, может, помощника, может, сотрудника прокуратуры, сказать трудно. Все шестеро проследовали в подъезд, собравшиеся поглазеть, начали неохотно расползаться по своим делам.

Лифт работал, но всех поднимать не стал, чтоб не ссориться дальше, пошли пешком. В квартиру вошли пятеро, полицейский остался снаружи, непонятно, для чего его приглашали. Оба врача наметанным глазом оценили обстановку, спросили, где мне будет удобно. В кухню они все бы не вместились, ее площадь всего пять метров, в прихожей и то началось столпотворение, я пригласил всех в комнату. Так мы потеряли молодого человека, решившего не мешать проведению сеанса.

Но прежде Назакат попросила уединения, мы вышли в кухню, заперлись. Я не стал говорить ей, что в соседней комнате все равно слышно, торопливым шепотом она начала:

– Руслан, договориться не получилось, вас будет обследовать только Тихомиров. Я его знаю не очень хорошо, но Игнатий Борисович о нем высокого мнения, насколько можно иметь такое, о врачах пенитенциарных заведений. Беленький не против, что в протокол по итогам эксперимента будет занесено и мнение Мустафина.

– Так это тоже следственный эксперимент? – у меня внутри неприятно сжалось все, вспомнил предыдущий. – Знаете, я…

– Не переживайте, устраивать вам прошлый раз, я не дам. Если же, что пойдет, не как положено…

Ей очень этого хотелось, мне кажется, она не особо стеснялась своего желания. Устроить показательный процесс, умыть прокурора, отправить в отставку или, куда подальше, следователя, – для нее желанная перспектива моего, еще даже не начавшегося, процесса. На котором она просто обязана блистать, привлекая внимание прессы, давя на свидетелей, на зрителей, требуя признать ее правоту, каковой бы та ни была. Визит гипнолога Назакат не с руки, мое откровение тоже, но оно хоть вписывалось в общую картину душевных мук подозреваемого. И чем больше терзания, чем сильнее нарушения, тем лучше. Новое мое признание выбивало из колеи. Не только Гафарову, но и Беленького, Тарас получил признание, у прокурора оказался хороший козырь, к которому сходились все косвенные улики. Судья Решетникова честно могла переписать требование обвинения и выдать за вердикт, как делала и всегда. Потому прокурорские старательно выбивали из подследственных показания. Столько раз об этом читал, слышал, – и только сейчас пришло в голову, что сам не на особом положении, что могу загреметь реально на пяток лет, как минимум. Никакой больницы и досрочного освобождения, Тарас сказать мог одно, а сделать все, что угодно. С прокурором они хорошо знакомы и работают в паре давно, Назакат говорила лет шесть точно, и делишки темные проворачивали совместно, видимо, и Аля оказалась в этом омуте. С чего вообще я решил поверить однокашнику? Потому, что учился вместе? Так мы и дрались тогда и ссорились, а после школы и вовсе забыли друг о друге. Он никогда не был честен, почему вдруг, попав на такую работу, стал другим? Скорее мастерство отточил. Вот меня как обработал, я шороха за стеной боюсь. Меня если и возьмут в психушку, то явно навсегда. Я ж понятия не имею, чего будет добиваться прокурор. Да и никто не знает. А я на Гафарову обижался, что она меня от Тараса защищает.

Меня пот прошиб. Назакат тут же спохватилась.

– Не переживайте так, Руслан, у нас все под контролем. Сейчас мы разберемся, и я потребую изменения меры. Больше, чем вчера, Беленький ничего не получит и он знает это.

Меня колотило всего, когда вернулся в комнату. Совместных усилий врачей едва хватило, чтоб привести меня в более-менее пригодное для сеанса состояние. Тарасу пришлось выйти. Только тогда я взял себя в руки. Успокоился и стал смотреть на серый лист, поданный доктором, слушая его негромкий голос, всматривался в однообразную поверхность, всматривался. Покуда лист не поднялся и не шарахнул по лицу.

Я вздрогнул и огляделся.

– Надо было вам издеваться над Катыковым, да? Наговорили ему, накрутили, в таком состоянии, как сейчас, он и убийство Столыпина себе припишет. И расскажет, как совершал и когда, а если в чем неправ,