Шрифт:
Закладка:
– Не успеваю. А что я пишу?
– Заявление о чистосердечном признании. А, постой, у меня бланк был с собой, – он покопался в папке, выудил нужный лист, подал мне, вместе с ним выложил книжицу конституции, с замятым уголком в начале, раскрыл ее и плюхнул сверху. – Статья пятьдесят один, прочитай. Перед написанием, мы обязаны соблюсти все формальности. И вот, УПК, – плюх еще одна, потолще. Статья сто сорок два, тоже прочти.
Я долго вглядывался. Наверное, слишком долго. Но строчки прыгали перед глазами, свет то потухал, то загорался с новой силой. Буквы водили хороводы, перескакивая со строки на строку. Тарас поторопил, я ответил потряхиванием головы.
– Не могу, – он зачитал мне. – Да и написать не смогу, видишь куда-то уходит в сторону, я никак не возьму в толк, где лист кончается, – он недоуменно на меня воззрился. Куснул губу. Но не отступил. Прочел предыдущую статью сам, она о явке с повинной. Убрал одни бумажки, достал другие, и быстро заполнив шапку протокола, посмотрел на меня.
– Давай рассказывай. Обстоятельно, как, что и почему.
– Я плохо помню, почему. Только как. Но я вспомню, вот только врач…
– Руслан, не надо вот этого, давай рассказывай. Потом будет тебе и врач и все, что хочешь, давай, с этим делом разберемся.
Не стал спорить, принялся рассказывать с самого начала, сперва рассказал про первую попытку воспоминаний, потом про сегодняшнюю, мне было необходимо предварить свой рассказ вот той неудачной попыткой, Тарас кусал губы, барабанил ручкой по пальцам, поджидая, когда я перейду к делу. А мне необходимо было выговорить все, объяснить. Зачем-то перешел к нетбуку, сам одернул себя, это Тарасу известно, куда лучше меня.
– Все же прочел переписку, – кисло произнес он, отложив ручку и начав разминать пальцы. Писал долго, несколько раз, когда я увлекался, задавал наводящие вопросы. Все мои показания уместились всего-то на трех страницах. Странно, а говорил я долго, да и Тарас вроде быстро писал, плотно, но когда я посмотрел, все равно, вышло немного. Разговор дал глазам роздых, в комнате развиднелось, она перестала пульсировать и хоть свет за окном угасал, написанное виделось сносно. Я прочел и подписал. Передал ему. Беленький стремительно собрал листки, запихав в папку. Щелкнул замками кейса, и тут только поднял на меня усталый взгляд.
– Не хотел я этого. Неведение не всегда лучше. Если б знал, наверное все иначе сложилось.
– Ты ее любил? – он молчал минуту, прежде чем ответить. Странное выходило дело, сперва он допрашивал меня, теперь я его.
– Видимо сильнее, чем думал. Когда Алька ушла, я понял, и что навсегда, и что обратно не придет, и… и все, что ты прочитал. Что все игра. Сами играли и думали, так лучше, – он махнул рукой. – Очень курить хочется. Давай в коридор выйдем.
Странный он в эти минуты. Совершенно не похожий на привычного себя. Вдруг решил исповедаться убийце.
Мы вышли, Тарас жадно затягиваясь, вмиг докурил сигарету до фильтра, зажег другую от бычка, эту курил уже медленнее, пуская дым в сторону. Затушил носком ботинка. Мы вернулись. Тоже странно, за все время, пока находились в коридоре, ни словом не обмолвились, будто камера, под которой стояли, не давала. Будто микрофон кто вкрутил.
– А как думаешь, она тебя любила? – он пожал плечами, усаживаясь напротив. – Но ведь отношения…
– Отношения. Ну да. Знаешь, я смотрю на тебя и не понимаю, вот как ты сам смог. Весь из себя исходил, говоря, что любишь до безумия, что жить не можешь, что умрешь без нее, как ты сам смог, можешь сказать? – и замолчал, пристально вглядываясь в лицо. Я отвел взгляд.
– За последние дни я такого о ней узнал. Твоими словами, Арановича, Гафаровой. Она будто чужая стала. Я… я даже боюсь ее сейчас. Я в эту комнату сам не захожу, только когда смелости набираюсь побольше, когда много таблеток выпью, вот тогда и захожу.
– Я не о сейчас, я про тогда спрашиваю. Ведь говорил, что любишь.
– Да, говорил. Сам так думал. Жить без нее не мог. Или тоже так думал. А потом. Я ведь говорил, что, когда уехал, себя другим почувствовал.
– Говорил, и что? Любому человеку, даже самому любимому надо дать отдых…
– Я не хотел возвращаться. А ты… отчего у вас аборт был? – он взглянул на меня неприязненно.
– Алена не захотела. Я просил, настаивал, я…
– Поэтому ушла?
– Нет. Тут все сразу. И работа наша, и отношения, и ее болезнь. Не знаю, зачем я тебе рассказываю. Ты ж ведь ничего не чувствуешь к ней, кроме страха. Ты хоть к кому что чувствовал вообще? К Наталье хотя б. Я вижу, что нет.
– А почему она ушла?
– А потому, – зло произнес он. – Сказал же, накопилось. Переболела менингитом, с осложнениями, зря в Ливан ездили, ребенок тоже развивался с осложнениями, врачи говорили всякую дрянь, скоты. Они ее убедили, что родит дефективного. Алена испугалась. Аборт прошел тоже с осложнениями. Все к чертям собачьим пошло. А вот ты, ты ж ее убил и молчишь, сидишь спокойный, своих страхов боишься, ее боишься, но того, что сделал – ведь не боишься. Как отрезало.
Я медленно, словно под водой, кивнул. Вдруг возникло ощущение, что мы как-то начали читать мысли друг друга, странное, жуткое ощущение заглядывания в потаенные уголки чужого сердца.
– Сейчас нет. Но я не помню точно. Только обрывки, ты видел, то есть, слышал, что я наговорил. Картинка не складывается. Может, как сложится, я лучше вспомню. И можно будет это переписать?
– Да хоть в зале суда. Пока вердикт не вынесли, в любой момент. Я завтра врача пришлю, он пропишет тебе пилюли, а потом, как оклемаешься немного, гипнолог придет. Он точно поможет разобраться, что было, а чего не было. А то одно помнит, другое не помнит.
– Ты почему тогда меня так берег? Ведь с самого начала подозревал.
– Мне думалось, Алька, она хрупкая, она тебя на себе тянула, ты ее сломал, вот и решила наложить…. Не смогла ни уйти, ни вернуться, никуда. Последнее ее письмо, как крик, я дурак я, не понял его, не понял. А даже понял бы, не пришел. Дурак потому что, – ручка хрустнула в пальцах, Тарас бросил осколки на стол.
– Ты надеялся, она побудет со мной, не выдержит, вернется.
– Вообще уйдет, хотя бы. Что ей тебя на горбу тащить. Ты ж ничего для нее не делал. Сел и погонял, думаешь, приятно было смотреть.
– Аля словом не пожаловалась.
– А непонятно, да? Ушла к какому-то недотыкомке, тянула его на себе год, а он еще претензии предъявлял. Вернуться боялась.
– Тебя боялась?
– Моих дел. Устала она от них, от страха, я ничего, привык, а она, тонкая, хрупкая. Ты дурак, не поймешь, – я молчал. – Хотела найти местечко раздышаться. Сеструха присоветовала тебя, что ли, – я вспомнил, как уходил от Наташи, как она не приходила обратно, и закивал резко. – Что прав? Передала выходит, как проклятье. А ведь сама любит тебя, ну не любит, но нужен ты ей. Женщин, их черт не разберет. Уходят, приходят, я тоже не подарок, но хоть не такой, как ты.
– А что ж за меня так ратовал. Даже, когда узнал, что я убил.
– Ради нее. И… да что тебе объяснять. Никак не пойму, что в тебе такого, что ты им нужен, с чего на тебе клин сошелся. Знаешь, я хоть и понимал, что не верну, что ничего больше не выйдет, но все равно ночей не сплю, все время Алька перед глазами стоит. А ты, чурбан.
– Я тоже ее вижу.
– Ты ее боишься, ничтожество… Все, поговорили по душам и будет. Спасибо, хоть
