Память ожгло. Вспомнилось – Яков называл именно «Самсунг» Алиным телефоном, не «Филипс». Значит, бывал. Значит.

Когда говорил с Тарасом об измене, ничего не чувствовал, будто отрезало. Но меня и так последние дни как отрезало при встречах или разговорах с ним. А сейчас нахлынуло. Нет, ничего не мог представить, но разом затрясло.

Когда поднимался, возвращаясь, очень хотел увидеть, очень не хотел видеть, боролся с наступающей безнадежностью, желал ласки, знал, что просто так, Аля дать ее не способна, только по собственному желанию. Или по необходимости, когда все у меня валилось из рук, когда нуждался в поддержке – только так. Не хотела расходовать себя попусту, вот это я осознавал, подходя к приоткрытой двери, которую так никто и не соизволил защелкнуть. Видно, после бегства, так и не поднялась с постели. И когда вошел, не поднялась. Заговорила, улыбаясь, рада видеть, соскучилась.

С какой-то болью захотелось взять ее. Да, как Назакат. Аля была в легкой пушистой пижаме, бледно-голубой, но она в ней часто ходила и дома, и гостей встречала, тот же Тахир, по первой, таращился на нее, будто на помешанную. Она в ответ улыбалась, непонятно чему, нет, понятно, любила ошарашить, произвести впечатление, это да. Так и мы встретились, подхлестнутые ее желанием, окунулись в ее страсть. Эта пижама будила во мне инстинкты, пока Аля оставалась в ней, мне постоянно хотелось взять ее. Но стоило ей обнажиться, все скатывалось в никуда. Я пытался успеть, но не всякий раз получалось. Сейчас хотелось особенно, так, как есть, утонуть в ней и забыться, забыть обо всем. На миг забыться в ней, ведь она же сама того хотела.

Тарас называл ее Алькой, совсем неподходящее имя. А как она называла его, когда они лежали на этой кровати, когда он выбирался к окну покурить? Она союзничала с ним в этом, ведь прежде, до меня, курила. И обнаженной ли стояла у окна вместе с ним, глядя на затертый пейзаж пустого двора? Целовала ли, ерошила волосы? Столько вопросов, и все без ответа. Из-за кого мы поссорились в тот час? Или из-за чего? Фрагмент отсутствует, я не помню. Видимо, что-то накатило сразу, не давая передышки, отпустив лишь на миг, когда она уже стояла передо мной, а я схватив со стола валяющийся там нож, специально заточенный для резки бумаги, несколько раз саданул в грудь, хрустевшую, точно ватман, и с силой толкнув ее на постель, ринулся прочь.

Комната поплыла перед глазами, все быстрее, быстрее. Убежала совсем, а потом вернулась. Резко остановилась, едва не свалив с ног. Нет, свалив одним ударом. Да. Удар был один. Мне говорили об этом. Всего один. Значит, в чем-то я ошибся. Где-то ошибся. Но где, где?

Бросив все свои находки, я выбрался из комнаты, еле передвигая ноги, по стенке. Долго стоял, глядя в никуда.

Как раз тут меня застала Наташа. Помедлив мгновение, обняла, посадила на ящик для обуви. Там мы уже сиживали, когда в квартиру прибыл прокурор и его команда.

Спросил как она, Наташа молча вынула из кармана куртки и подала упаковку. Тералиджен, что это? Снотворное, мягкое, но очень эффективное, особенно в критических случаях, французское, врачиха сказала, самое то для тебя будет: и успокоит, и убаюкает. Найдя плохо оторванный ценник, вытащил из заначки пятьсот рублей, к удивлению, взяла без прекословий. Завтра надо будет пригласить человека из банка, пусть выпишут на тебя доверенность. Она улыбнулась, поцеловала в щеку и вытерла след тыльной стороной ладони. «Завтра воскресенье. Поскорей приходи в себя, обещаешь? – Я кивнул. – Мне пора, Янка ждет, нам завтра марш-бросок по магазинам предстоит, а сегодня стирать все, что она успела испачкать во время уборки, представляешь, ее отправили цветы поливать и в шкафах пыль протирать, она пришла чумазая с головы до ног, еле оттерла. А одежду проще выбросить, аж до дыр». Я молча протянул пять тысяч веером бирюзовых бумажек. Она разом замолчала, но, как ни старалась, не могла отвести взгляда.

– Тарас сказал, когда все закончится, мы будем жить вместе.

Она поднялась порывисто, что-то произнесла и остановилась у двери.

– Не могу на тебя каждый день сердиться. Аля права, ты редкий экземпляр, – слова действительно не ее, будто пришли из комнаты, Наташа их только озвучила. Снова обняла, уже привычно, и ушла.

Я съел две таблетки, тщательно разжевав, чтоб быстрее подействовали и остался сидеть на ящике. Мало, что забыл просить прощения за вчерашнее, так, сегодня добавил. И только объятье в ответ. Наташу я не воспринимал, несмотря на старания первых давнишних встреч, несмотря на недели, проведенные, подобно любовникам, вместе, в тайной близости, – все одно, никак не ощущал. Вроде и рядом, и через глухой многокамерный степлопакет. Аля мне такого бы не позволила. Что я говорю, я ведь сам отдал себя в ее руки. Сам пожелал ее распоряжения. Все пытаясь отдать, что только можно, выдирая из себя последнее. Будто откупиться пытался.

И она приняла, согласилась принять мои дары, а я, избавленный от них, согласно немой договоренности, охотно следовал ее пожеланиям, став ее частью. Так у глубоководных рыб, самец прилепляется к самке навечно, став придатком по производству спермы, получая за это и корм и, может быть, ласку.

О чем я? Какие ласки, когда она только пыталась научить меня своим умениям, к которым только пытался приспособиться. Вроде бы не первая, не вторая даже, сколько у меня было женщин до Али? Первая в восемнадцать, потом, после кризиса, в двадцать пять, целых три года, потом Наташа. Как их считать, как относится? Первая, много взрослей меня, подарила мне пропуск в мир моих ощущений, вторая, сотрудница по работе, домашняя девочка, стала моей ученицей. Обе ушли непамятно и незаметно. Потом Наташа, в минуты забытой нежности называемая Ташенькой, кем она была мне, кто я для нее, неужто те простые лекала выгоды и удобства, о которых я мыслил недавно, верны? И ничего больше? А все началось лишь Алей, ей же и закончилось.

Я вздохнул. Немного успокоенный – таблетки начали действовать. Но может иной вариант имел место, Аля столько раз говорила о магии карт, знаков или чисел, сопровождавших ее всюду, о нашем предопределении, о моем спасении через читаемые по пасьянсам знамения. Может она прочла их неверно, или они относились к другому человеку? И выбор меня тогда стал усмешкой случая над слепой верой, нет, вера была не слепа, Аля не всегда доверяла знакам и символам. Но в этот раз обманулась ими. Желая выбраться, измениться и изменить, она нашла меня, она пыталась полюбить того, кто сперва желал этого больше жизни, а позже ненавидел ее за то же сильнее всего, поднимаясь на этаж, неся смерть не в руках еще, но в мыслях. Желая уйти, обрезав связи одним ударом острого как бритва ножа.

Я так устал от всего. Голова прояснялась, нет, затуманилась, но так и лучше. Мысли стали стихать, успокаиваться, я побрел на кухню, в свой бункер, готовить ужин. Надо оставить Наташу в покое, хоть передохнула бы… или она передыхает от меня в присутствии единственного человека, которого любит и который отвечает ей взаимностью? А я ведь хотел стать хорошим отцом и мужем, когда повстречался с ними. Но Яна сразу отвергла мои посягательства.

– Хорошим отцом? Дядя Руслан, тебе надо было начинать с начала, а не с меня, – так она говорила? Или мне кажется это сейчас? Нет, тот короткий разговор я помню четко, хоть память постоянно подводит меня, даруя то ложные надежды, то фантомные страхи. – Или ты хотел как быстрее? Тогда подождал бы, когда я в институт пошла.

Ее слова. Наташа конечно, заругалась, потом мне попало, что не остановил, дерзить она умеет, совсем от рук отбилась. Что хочет, то и говорит. Совсем как сестра. Да, так и сказала,