действительно нравилось, я чувствовал это. Иначе не смог бы. С Алей… Аля непростая. Начинала всегда сама, я вначале убедился, что мои поползновения пропадают втуне. Ласкала умело и ловко, потихоньку доводя до развязки, если я не думал о ней, ни о чем не думал. Аля хотела, чтоб не думал, все равно не всегда получалось. А ей казалось, я боюсь, или вовсе не хочу этого. Два раза спрашивала напрямую, но я был тверд в ответах, обнимал и целовал, стараясь убедить, она убеждалась. Кажется, не до конца. Теперь думается, не убедилась вовсе. Пыталась, но потом отказалась, почему? Или потому только, что я, с самого начала, назвал ее старшей сестрой, а она боялась даже мысли, о чем-то подобном. Это странно, это непостижимо, но видимо, это и послужило причиной недопонимания, которое она, мы, не смогли преодолеть. Или преодолели незаметно? Нет, что обманываться, понятно, сколько она старалась ради меня, сколько… я поначалу думал, что она не только бесплодна, но и бесчувственна.

Аборт! – ввинтилось в мысли. Из-за Тараса. Снова он, снова и снова! Я сжался а через мгновение зазвенел звонок.

Наташа принесла немного своей кулинарии. Я не заметил, что уже время подбиралось к шести, а она отпросилась с работы, снова. Спазм, вызванный воспоминанием о Назакат еще не прошел, я прижался к пришедшей, крепко обнял. Руки скользнули под куртку. Она ткнулась в плечо, выжидая. Начал целовать шею, схватился за ремень брюк.

Не знаю, что заставило прекратить. Воспоминания. давние или недавние – какая-то вспышка, поразившая сознание болезненным страхом. Я замер и затих, Наташа еще раз ткнулась, поцеловала и отступила. Может, нам обоим будет лучше, если не здесь и не сейчас? Еще страшило возвращение прежнего разочарования – или я им заговаривал себе зубы? Уже неясно.

Наташа прошла в кухню, принялась выкладывать завернутые в целлофан и фольгу продукты. Извинилась, что не посидит, ребенка надо к школе готовить, закупаться, ведь на следующей неделе уже, что там осталось. Она говорила быстро, перебивая саму себя. Выложила все, обняла, порывисто прижалась, чуть помедлила, ожидая, и отскочила. Я побрел за ней. Сердце глухо стучало, кровь пульсировала в висках. Хотелось говорить, но слова не шли.

Заметив стоявшую у углу маленькую серую сумочку, спохватилась, мне показалось, наигранно. Я подумал тут же, может, останется. Сердце стукнуло, я задышал чаще. Как болезнь какая.

– Сегодня в крематорий заходила, еще позавчера звонили. Принесла прах, пусть он у тебя побудет, пока надгробие не сделали, ведь вы….

Как разрядом прошибло. Вялотекущая страсть сменилась липким, паническим ужасом.

– Нет! Не открывай! Слышишь, не вздумай! – я заорал так, что посуда в кухне задребезжала. – Вынеси его, нет, лучше забери, забери, слышишь, только, чтоб его здесь не было, ни в коем случае.

Я что-то еще кричал и тряс Наташу. Она оторвалась, сжалась в углу, пережидая приступ истерии. Таким меня еще не видела. Молча ждала, потом сообразив, вытащила сумку в коридор. Поставила и вернулась. В ответ на крики хлопнула, открываясь, соседняя дверь, я это понял, только, придя в себя и отдышавшись. Когда схлынуло, попытался обнять. Аля бы стояла молча, а потом ответила, она не могла держать в себе долго, взрываясь мигом, тут же и остывала, и от других ожидала и понимания своей этой особенности и подобного же поведения. Хоть в этом мы с ней сходились. Наташа вырвалась и уже на пороге сказала, что заберет, не оставит, раз так. Я не успел попросить прощения, она сбежала вниз, на ходу застегивая молнию куртки. Я еще долго стоял, потом вспомнил о камере. Бухнул дверью, ну да, не закрылась. Еще раз бухнул. И только потом надавил, потянул и запер.

Заперся в кухне, долго сидел у окна, пересиливая, чтоб снова не кричать, не ходить в прихожую, не искать там прах, не ходить в комнату, чтоб не искать и там. Не смог. Зажег везде свет, пошел с фонариком, до рези в глазах, до боли в висках искал, взяв с собой как космонавт, таблетки. Успокоительный паек проглотил как аскорбинку, не заметив даже. Потом стал замечать, шепчу, как молитву, как оберег: «Алечка, прости, не обижайся, не обижай дурака, я ж дурак, ты знаешь, я такой, прости, пожалуйста». Когда она сердилась, всегда обзывалась, сперва всерьез, потом уже шутя. Вот и сейчас клянчил о том же. Искал, и просил прощения, не понимая, что вообще делаю. Умом не понимал, но страхом продолжал искать, не закатился ли где, не запрятался. Я забыл, как выглядит урна, да и не ее искал, горсть пепла.

Все перерыв и немного успокоившись, вытащил нетбук. Но взять побоялся, положил на видное место и побыстрее побежал в туалет. Заперся и снова долго мыл руки.

Ночь прошла пунктиром, я так и не понял, спал или нет. Страх душил, прах душил, я просыпался в липком поту, дважды менял одежду, уж нарядился в старое тряпье, вытащенное из бака стиралки. Под утро стало совсем невмоготу, и пусть холодный пот перестал обливать тело, но необходимость все время держать руки сложенными, одуряла. Кажется, все-таки закемарил, очнувшись, вспомнил, что видел некую девушку-культуристку, которую сватал позабытому знакомому, повторяя: «Платон хороший человек, правда, хороший». Культуристка была обнажена, и этим, грудой перекачанных мышц, пугала до жути. Странно, что не мог проснуться, видимо, уж очень устал. Хотя последние дни и так прошли как у больного гриппом. Плохо помнилось, что было, что прошло, что удалось пережить.

Разбудило холодное солнце, не дававшее спать. И хоть светило не в окна, восход поднял меня. Повалявшись в постели, не выдержал, позвонил Наташе. Не решился с городского, набрал номер с мобильного. В последний момент, когда трубку сняли, вспомнив: надо просить прощения.

Сняла Яна.

– Не спишь, а чего так?

– У нас сегодня серьезный день. Надо готовить классы для первоклашек. Нам поручили, мы взрослые. А ты что так рано?

– Твою маму надо попросить, пока не забыл.

– Дядя Руслан, а ты правда под арестом дома сидишь? – я согласился. – А тебе страшно было, когда домой пришел и Алю увидел? Я очень испугалась, когда мне бабушка рассказала, по телефону плакала, я сильная, но, все равно, весь день проплакала. Потому что она мне, как и тебе, самый близкий человек. Не знаю, почему мне мама сразу не сказала. И не забрала. Дядя Руслан, а ты думаешь, почему так случилось?

– Яна! Да, слушаю…, – Наташа. Я стал извиняться, она отмахнулась, но не простила. Я попросил привезти снотворное, какое-нибудь, хоть азафен, что сможет выклянчить у знакомой. Название сорвалось случайно, я уж не помнил, когда принимал его. И точно ли это снотворное. Стал успокаивать, врачиха уж разберется, выпишет что-то. Или сразу даст. Да, деньги. У нее же наверное, денег мало, а лекарства дороги.

– Да, я сразу с тобой расплачусь, и потом, я сейчас позвоню в банк, надо тебе доверенность сделать.

– Давай, потом сделаешь. Янке в школу к девяти, их заставили классы прибирать, извазюкается, как хрюшка.

– Не заставили, попросили. Я сама сказала, что буду, я взрослая. И аккуратная. А спроси, как он думает, почему Аля…

Трубку повесили. Я лег, немного передохнуть, мысли неустанно жужжали в голове, подобно растревоженному осиному рою, никак не желавшему успокаиваться. Беспокойство за лекарство переключилось на воспоминания об Але, незаметно, будто забылся сном. Та перекачанная девица тоже присутствовала в этих сновидениях. Железным характером Аля походила на нее. Она шла максималисткой по жизни, вполсилы ничего не делала, всему отдавала саму себя, и неважно, устраивала себя в этом мире или пропихивала куда-то меня. Яна на нее очень похожа. Хотя чему удивляться, кровь одна.

Наверное, этим Яна меня всегда смущала. Против ее напора, если не упрямства, я не мог выступить, не могла и мать. Но я не помню Яну избалованной. Видимо, и в ней тот же стержень, что и в Але. Наследственная черта.

А вот с самой Алей куда сложнее, особо поначалу. Никак не мог привыкнуть к ее жесткости, очень уставал вначале