Я разминулся с ним на пятнадцать минут. С ним. Скрипнула дверь кошмарный сон или явь, шорох шагов, снова скрип, уже ближе, ближе.

– Руслан, вы… с вами все в порядке? – и тишина.

Соседка, та самая Попова, ушла, – ведь больше ничего интересного не случилось. Сколько они тут живут, уж больше пяти лет, а я до сих пор не знал, как их зовут, хотя и встречаемся часто. Очень уж незаметны, живут как мышки, есть они, нет их, неизвестно. Даже когда они ставили стеклопакет, я об этом узнал только по выставленным в коридор окнам. Все беззвучно, вся жизнь втихую. Ни слова о себе, ни вопроса о нас. Точно тени поселились.

Попову сменила Наташа, примчалась, едва узнала. Снова Тарас известил? Или соседка позвонила? Помню, давал номер телефона, когда водил сюда Наташу, они даже ладили. С Алей все забылось.

Как забыли о домашнем аресте, вспомнилось только, когда я окончательно пришел в себя и попросил дать трубку.

– Ты кому? – и тут же догадалась: – Своему детективу? Но ты же под домашним арестом, – так и вспомнили. Оба смутились, не представляя, что теперь делать. Я усадил ее на стул возле плиты, рассказал про визит. Надо сообщить Якову, он знает адвоката, должен помочь. Наташа бледнела, краснела, выслушивая меня, долго молчала, потом кивнула, подала; Аранович откликнулся немедля.

– Я уже в курсе. Что он спрашивал?

– Рассказывал, почему подверг аресту.

– Протокол составлял? Давал подписывать? – я качал головой, мы говорили по видео, так и дешевле и понятно без лишних слов. Якова я видел немного размытым, камера ловила его в движении, он суетился, бегая по кабинету, раскладывая папки, захваченный деятельностью. Ни следа от робота, виденного мной прежде. – Не имел права вас навещать без адвоката, ну ничего, я договорюсь, завтра же представлю. О чем он с вами говорил – можете передать поподробнее?

Я начал рассказывать, и тут же спохватился. Про Алю, ни ему, ни Наташе говорить не надо, пусть сам найдет. Тогда можно будет говорить с Тарасом с позиции документальных подтверждений или опровержений. Сердце екнуло. В зависимости, что будет найдено? А я верю, что будет найдено?

Пальцы сжались, трубка жалобно скрипнула, прося снисхождения. Мне самому надо добраться до облачных записей Али, самому посмотреть и разобраться, убедиться в том, что мне сказал, выкрикнул, краснея лицом, Тарас. Неужто верю ему, неужто – ведь иначе откуда этот мерзкий холодок просочившийся под кожу? Ничего конкретно не сообщил, наорал и обвинил только. А проняло до костей.

Наташа бродила вокруг, словно потерянная. Сидеть не могла, пошла в комнату, чтоб не слышать разговора. Мне стало не по себе, я вышел следом, потянул обратно. Наверное, поняла, подчинилась без слов. Нет, она всегда такая. Я… я отвык от нее. Сколько она рядом, все равно, не та, что была для меня прежде. А я для нее, я какой?

Услышав про неврозы, Аранович перестал суетиться, сел за стол. Спрашивал, как я себя ощущаю сейчас. Какого находится в квартире. Я отвечал, достаточно подробно, но и все равно утаивая то, что не хотел говорить даже врачам. Вдруг поймав себя на мысли: вот ведь, вся жизнь прошла здесь, кроме краткого периода у Наташи, здесь и все счастье мое и вся боль моя, и радости, и тревоги, и печали, и заботы, и все, что только ни случалось, все оставалось здесь, накапливалось годами, впитывалось в стены. Наверное, поэтому еще я так остро ощущаю свой дом – когда больно, тяжесть вдавливает в пол, когда радостно, счастье поднимает в небеса. Все умножается, все запоминается, все остается. Теперь стены впитали новый виток: гибель Али. Что удивительного в том, что я сплю на кухне? Стены множат мой страх, забивают в угол. Я и прежде спасался здесь, после расставания, ожидая неизбежного. Вслушивался в голоса наверху, они успокаивали. А ночами подкрадывался ужас, и разум смеркался.

Как сейчас – что я творю, зачем запираюсь в кухне, почему боюсь даже днем заходить в комнату? Я не верю во флюиды, в неупокоенные души, во всю эту бесовщину. И все же страшно – страшно снова увидеть Алю на багровой хлюпающей кровати, страшно услышать ее шаги, голос. Почему страшно – ведь я так радовался прежде одному ее появлению? Почему видение Али во сне заставляет пробуждаться с бешено бьющимся сердцем? Она приходит ко мне не так, как приходила бабушка, желая отнять место, на котором я спал, по ее кончине. Аля возвращается той, какую я помнил, желанной, нежной, ласковой. Во сне не разу не видел ее последних минут – так отчего так тревожит наша комната, наша жизнь, отчего я бегу ее?

– Ни в коем случае не прибегайте к услугам рекомендуемых вам прокуратурой врачей, – встрял в мысли голос Якова. – На суде все будет трактоваться против вас.

– На суде? – растерянно пробормотал я. Забыл, не могу приспособится.

– Я не врач, но вам советую по возможности обходиться без сильнодействующих средств, попросите Наталью купить вам успокоительное без рецепта. Врача я порекомендую. Беленький не сообщал, будет ли допрашивать еще? – я покачал головой. – Хорошо, держите меня в курсе, лучше будет, если Наталья купит вам сим-карту и простейший телефон, мы сможем общаться, пусть и в обход закона. Ведь карта будет записана на имя вашей свояченицы, а наши разговоры, при всем уважении к органам, найти не так просто. Даже с санкцией, – он хотел что-то добавить, запищала вторая линия, ему пришлось срочно завершать разговор.

Я отдал телефон Наташе, та держала его в руках, какое-то время не решаясь положить в сумочку. Прижалась, но не обняла, и сказала просто:

– Я все сделаю. Не переживай, мой хороший, пожалуйста.

Обнять ее тоже не решился, так и стояли, друг рядом с другом, касаясь холодными лбами. Мне пришлось наклониться – Наташа была на полголовы ниже. Как и Аля. Но та часто носила шпильки, разница в росте не была заметна, Наташа предпочитала простую обувь: кроссовки, лодочки… она и сейчас в туфлях без каблука. А еще всегда сутулилась. И вроде бы обе носили один размер. Почему вспомнилось? Только этим и были схожи.

Вечером нахлынул страх – разом испугался всего, что думал об Але утром, днем, что говорил о ней, что хотел выяснить. Ее испугался, не багровой комнаты. Забаррикадировался снова. Ночь провел, незаметно меняя часы, поджидая рассветную муть. Только она и сморила. Встал поздно, сразу стал обедать – вчера Наташа приносила суп. Подключил телефон, оказывается, ночью отключал, тоже его забоялся.

Почти тотчас же он ожил – звонок из прокуратуры, сразу захотелось повесить трубку. Ну да, их испугался, давят звонки, давят. В этот раз сообщили – прибудет Наташа, странно, почему-то не отлегло на душе. Холодок, залезший вчера под кожу, оставался, каждый стук за окном, в доме, вгоняли в пот, обычно от таких приступов меня спасала долгая прогулка, вот только сейчас выходить не дадут. Молодец, Тарас, всерьез взялся доконать. Прекрасно понимал, сколь мне тяжело одному в доме, что я буду чувствовать, вот и прибег к экстравагантному средству. Наташа вчера принесла газеты, сейчас просмотрел – оказывается первый случай в нашем городе. Третий, кому вменена в этой стране такая мера пресечения: известный оппозиционер, любовница министра обороны и я. Знаменитость.

Наташа принесла мобильный, таблетки, еще домашней еды, заскочила ненадолго, с работы отпросилась. Посидели, про Арановича ничего не спрашивала, а про себя я не рассказывал. Немного отлегло, она будто почувствовала, снова прижала к себе и убежала. Я позвонил Якову.

Пока шли гудки, – Аранович, верно, размышлял, кто это звонит, – мне почудилось, Наташа здесь, я снова звоню с ее телефона. Даже отнял трубку от уха – нет угольно-серый «Алкатель» с тугими кнопками и крохотным бесцветным экраном. У нее тоже