Шрифт:
Закладка:
– Ты из-за Арановича так, – он грохнул ладонью по столу, странно, я даже не вздрогнул. Замер, закоченел окончательно.
– Патологоанатом провел еще одну экспертизу тканей. Нож мог войти так, только если ударил сидящую стоящий перед ней. Сама себя Алена, по такой траектории, практически не могла, очень сложно. Да и тут же вытащить… нет. А вот кто-то другой всадить и выдрать – да. Но почему выдернул? Нанести второй удар? Нет, его не было. Только нож отбросил. Испугался хлынувшей крови – это скорее. Значит, бежал. А потом вернулся, когда схлынула ненависть, пришел страх. Вернулся, обнял, стал каяться, просить прощения или кричать, носить тело по комнате, баюкать… такое бывает. Соседи слышали крики, стоны, вопли, трудно сказать, что. Звонили, стучали, никто не отзывался. А дверь открыта, а за ней крики, стоны… вызвали полицию. Страшно ведь. И кровь повсюду.
Шторы запульсировали, задрожали, я никак не мог оторвать взгляда. С трудом повернулся. Тарас пристально разглядывал меня.
– Я опросил соседей, боковых, верхних, нижних, всех. За день перед отъездом вы сильно ссорились. Да, знаю, вы иногда ругались. Ты сам можешь подтвердить, что Алена не пошла тебя провожать. Значит, случилось что-то серьезное. Не знаю, что ты ей сказал, ты ведь говоришь, что не помнишь слов, сказанных в сердцах, охотно верю. Ты ж тот еще псих.
– Я не псих, – внутри все сжалось.
– Мне не говори, я со школьный скамьи помню твои выходки. Да и потом мало, что изменилось. Я посмотрел твою карту…
– Ты посмотрел? – да, в отрочестве, во времена взросления, меня сильно шибало, это правда. Но тогда же, лет в семнадцать, все и кончилось. Вырос, возмужал. Пришлось все запрятывать в себя, все, что оставалось, и только оставшись наедине с собой, давать волю чувствам. Девушки у меня не было, нет, встречался с одной, вот именно ради разрядки, с обеих сторон – а чувств не было. До Наташи. Нет, до Али. Только с ней я смог выбраться из кокона, расправить пожухлые крылья, вздохнуть полной грудью, вдруг разом поняв, где и как жил. И насколько не хочется возвращаться к прежнему.
– Разумеется. Последний твой срыв был полтора года назад. Ты обращался сперва в городскую клинику, потом к частному психологу. Судя по тому, что ни там, ни там курс до конца пройден не был, на пользу лечение не пошло.
– Я чуть не сдох тогда, – зло сказал я, немедля пожалев, что вырвалось. – И это совсем другое.
– Не сомневаюсь, другое. Ты был без работы, без денег, без женщины, совсем один. Соседи слышали, как ты тогда кричал по ночам, кажется, именно так ты познакомился с Алиевыми. Амина приходила просить тебя не орать, у нее же ребенок.
Я молчал. До всего докопался, когда надо. Или заранее предвидел мою реакцию? Вряд ли, обычное желание узнать побольше о том, кто когда-то считался его товарищем. И пусть только в школе, но на его месте, обладая теми возможностями, я бы так и поступил. И наверное, пришел к тем же выводам.
Нет, бред, не мог придти. Все косвенные улики, все не про меня нынешнего, не про нас с Алей, про что-то другое.
После визита Амины стало хуже. Позволить себе выплеснуть хоть как-то скопившуюся за день горечь и боль я не мог, я пропитался ядом, и так пропитывался им стремительно, и так все эти ночные вылазки на стену не успокаивали, не помогали, я задыхался, я пытался вырваться, но не видел ничего, кроме стен, обступивших со всех сторон.
Аля, счастье ты пришла, но почему так поздно, почему? Я ведь говорил, как хорошо было б нам, встреться мы на два, нет на пять лет раньше – другими людьми, без накопленной горечи, страхов и комплексов. Она улыбалась, гладила по голове, прижимала, напоминая, что тогда, не испытав ничего подобного, ничего бы и не вышло – как сошлись так и разошлись бы. Или вообще не встретились. Дорога у каждого своя, но как бы трудна ни была, пройти ее надо до конца… я готов был плакать в странном отчаянии. А после, черпал в нем утешение.
– Спасибо Але, я излечился, – Тарас посмотрел на меня, потом на бумаги.
– Будто не знаешь, что это на всю жизнь. Тебе должны были говорить. Сейчас ты чувствуешь себя здоровым и полным сил, а завтра день становится ночью, ты решаешься на дикий поступок, ты даже не сознаешь, что творишь. О чем вы ругались в тот день? – я долго вспоминал, но так и не припомнил. – Этого следовало ожидать.
– Мы любили, это совсем иное. Я не могу вспомнить потому, как у Али наутро поднялась температура, она отпросилась с работы. Но все равно хотела проводить меня, я еле уговорил.
– И за весь срок ни письма, ни сообщения, ни телеграммы? Неужто так трудно было отправить пару строк.
А вот про телеграмму я не подумал. На почте был, но выхода в сеть там не поставили, связь не работала, почему не додумался? Или вообще не представлял, что телеграммы еще есть? А ведь как хорошо было бы…
– Понятно, почему она переживала. И ясно, что так волновалась перед твоим приездом. Видимо, очень серьезное. Видимо не просто так все – и ее тревоги и разобранная постель. И удар ножом…. Помолчи, я доскажу. Соседи, нет не те, другие, Поповы, семейная пара из квартиры напротив твоей ненавистницы, слышали как кто-то бухнул дверью и побежал сломя голову по лестнице. Супруга даже вышла на площадку посмотреть, что случилось. Заметила приоткрытую дверь, но значения не придала. Да, подумала то же, что и я. Что и ты. А через пятнадцать минут увидела тебя. Решила, что ты вернулся раньше срока, успел поругаться, убежал, а теперь пришел просить прощения. Вы же так делали? Так?
Не было сил. Отвечать, кричать, объяснить – будто сковало. Тарас понял это, кивнул, продолжил:
– Я почти с самого начала подозревал. Не помнишь наверное, но я приходил на похороны: когда умерла твоя бабушка, твоя тетя, вижу, не помнишь. Я видел. И сейчас, хоть ты и поломал себе жизнь, я не хотел добивать. Знал, ты хрупкий, тебя просто не станет. И так все… словом, подстроил факты, чтоб вытащить. Я понимаю, какого это потом тебе будет, ты все равно себя сгрызешь, но хотел дать отсрочку. Пусть бы успокоился, пришел в себя. Любой врач скажет, что это был приступ, что ты не контролировал себя. Да, забрали бы на лечение, через два-три года выпустили, может, раньше. Не знаю, что с тобой бы сделали, но я этого не хотел…. А ты вмешал Арановича. Что он тебе сказал, что я просил подделать результаты экспертиз, что я утаил улики? А ради чего, не спросил?
– Ты был знаком с Алей? – сам не понял как спросил. Тарас дернул щекой.
– Полурослик нашептал? Что он еще о нас сказал? Какую грязь вылил? Что мы с ней… что… что говорил Аранович, ну?!
Кровь отхлынула от лица. Пальцы подрагивали, я только сейчас заметил это. Поднял глаза на Тараса. Его лицо начало кривиться, медленно, неумолимо превращаясь в жуткую маску.
– Он меня ненавидит до смерти, – недвижными губами зашипел Беленький. – Он зарвался, он человека убил, он… я ему сломал карьеру, вышвырнул из органов, до сих пор не уймется. Гадит, где может. Не на меня, на всех. Гадить, его работа. Ты с таким связался, с таким… – он резко поднялся и не произнеся больше ни слова, вышел, грохнув дверью. Та жалобно заскрипела, снова раскрываясь. Так закрыть ее невозможно, как ни старайся.
Торопливый бег шагов по лестнице, снова буханье двери, уже внизу. Едва ворочая шеей, я оглядел комнату. Снова пульсировала, кровать и ковер наливались кровавой чернотой.
Аля, как же
