– Мне учится нравится, – ответила юная максималистка. – Другим не нравится, а мне очень. Учителя хорошие, не разочаровывают. А мама в магазин пошла, мы к бабушке с дедушкой поедем, жаль, ты не сможешь. Они мне подарок приготовили. Мобильный, я знаю. Но все равно здорово.

Внучку они особо не баловали, два раза в год напоминали о себе – на день рождения и новогодье. На дачу приглашали редко, Наташа говорила, Яне там скучно, но скорее всего, девочка сама все понимала. Вот и не хотела навязываться и ставить в неловкое положение маму. И со мной так – терпела, ради Наташи. А вот к Але у нее искренняя привязанность, они друг в друге находили себя, а это даже не любовь, это сродство душ. Яна очень редко приходила к нам, но очень часто приглашала Алю, они встречались, не говоря, как проводят время, во дворе или в кафе или отправившись в парк, в кино, еще куда-то. Им было хорошо вместе. Может, поэтому Аля не решалась завести своего ребенка – чтоб не разрушить сродство? Погоди, ведь решилась, но не случилось, видимо, в этом тоже знак нашла и еще больше сблизилась с Яной. Мы с Наташей не потакали этим встречам. Раздергивали, растаскивали, а они все равно сходились. Раз в неделю обязательно. Может, потому и сходились, что только раз в неделю случай выдавался. Яна хоть и признавала это сродство, но маму всегда ставила на первое место. Когда Аля с Наташей поругались, этой весной, Яна не приходила, пока не помирились. Первый раз мириться пришли вместе. Сестры потом долго шептались в кухне, что-то свое обсуждая, а мы с Яной смотрели телевизор. Было уж поздно, они шептались, Яна так и заснула на моем плече.

Единственный раз, когда я хоть на чуть почувствовал себя отцом. Потом пришла Наташа, Яна как почуяла, проснулась, сонная, ушла, обняв маму. Я видел в окно, как они обходят двор, Наташа наклоняется и что-то говорит, Яна в ответ обнимает маме голову и шепчет. Аля подошла ко мне, молча смотрела. Потом обняла, прижалась.

Кажется, это был единственный раз, когда у нас по-настоящему получилось. Ведь каждый думал о своем, и это свое было для нас общим. Она так и заснула в моих объятиях, а я долго смотрел в лицо спящей, не в силах оторваться. За окном пошел дождь, в открытое окно налетел ветерок, но так не хотелось вставать и закрывать, даже зная, что не разбужу. Краткий миг успокоения, как желалось, чтоб он продлился подольше. Как в него наивно верилось.

Даже не знаю, почему я себя убедил, что так люблю ее?

Я поднялся, прошел в комнату. Вытащил нетбук, подключил к сети, пароль простой «удача», я знал его, но до сей поры, ни разу не воспользовался знанием.

Я звонил Алиевым, когда бывал сбой в работе сети, всегда обращался к ним. Вот и сейчас, произнес всего два слова, знакомых нам обоим: «открой окошко». Трубку сняла Амина, немедля поддакнула. Пару минут спустя появился знакомый источник сети, я подключился, вошел. Заставка с видом на море, наверное, Средиземное, Аля там бывала часто, обычно в Турции. Родители баловали. И в этом году собирались, рассчитавшись с делами, долгами и поставив новую железную дверь, отправиться хотя бы на недельку на Крит, там сейчас дешево. А вот и почта, сердце кольнуло, когда загружалась страница.

Толстые папки переписки с Тарасом, последнее письмо пришло в середине августа, Аля на него не ответила. Через не могу, начал читать, от конца к началу. Медленно, будто с трудом разбирал почерк. Не выдержал, отмотал на два года назад. Писем немного, ласковые, нежные. Двух незнакомых мне людей. Потом появился я, как бы случайно, в одном из писем. Бывший сестры. Еще раз. И еще.

Нежности прекратились. Писем стало сперва больше, потом вроде сошли на нет, потом…. Аля решила рассказать мне обо всем, у нее хранились фотографии, сделанные во время поездки в Ливан летом десятого, бесконечно давно от нынешней поры. Аля хотела показать несколько оттуда. «Когда ты меня вытаскивал из золотых рядов старого базара в Триполи, и когда мы ездили ночью на пляж в Джуние, нарушать местную мораль».

Обещала и откладывала, будто играла. Наверное так, не хотела рвать совсем, но не могла вернуться. Ей нравилось, как Тарас выходит из себя. Он обещал несколько раз прокрасться в наш дом и раздолбать злосчастный нетбук, Аля подзадоривала, он сердился еще больше… или тоже играл. Иногда, игра для Али становилась тяжела, вдруг, махом, она останавливалась, начинала сбивчиво объяснять что-то совсем странное, что не сможет вернуться, что сожгла мосты. И все это без привычных улыбочек. Тарас смолкал, а затем настаивал, признаваясь, что без нее он долго не протянет, она нужна позарез, он сможет простить, попробует, хочет ее видеть как прежде. И она не выдерживала натиска. Игра продолжалась.

Наверное, Яков прав, говоря о своей невиновности, письма к нему сухи и безлики, ответы такие же. Зачем брил пальцы, ради другой? Или себе одному смел признаться в отношении, всегда напрасном.

Были другие папки, другие имена, куда тоньше. Моя одна из таких. Невыразительная, ни к чему не обязывающая. Два человека вымучивали подобие отношений, признавались в том, чего бы хотели увидеть взаправду. Почему мне вообще пришло в голову, что я люблю ее? Только потому, что она первой пришла мне на помощь? И я внушил, что обязан ей всем. И зачем она тогда решила ответить тем же, неужто только потому, что я меньше других походил на Тараса. Лучший вариант, нет, не чтобы уйти, чтобы передохнуть и тогда наверное, вернуться.

Или в дело вмешались карты? Она больше года оставалась со мной, почему, несмотря на письма, шутки и признания, не уходила, не хотела возвращаться, хотела вернуться, но не могла. Что я для нее, от чего щит, к чему приложение, какого рода утеха?

Я отключился, положил нетбук на место, и долго смотрела на кровать. Мы устали друг от друга, но не хотели признаваться, что не нашли ничего. Мой отъезд как последняя попытка, лишь расшатал окончательно никак не выпадавший зуб мудрости. Когда я вернулся, первые же фразы сложились в новую ругань, все вошло на круги своя даже быстрее, чем я опустил чемодан на пол. Аля не стала вставать, встречать меня, продолжая валяться в неубранной постели. Сперва переругивались через стену, потом я вошел. Ссора стала крепче, она уколола, еще раз, потом, наверное, сказала что-то, не помню. Но подействовало как пощечина, я взорвался. Нож в руке, удар, я выдернул, чтоб нанести новый, чтоб избавиться, чтоб… не помню… и в этот момент замер.

– Руслан, – прошептала она. Больше ничего не помнил, подхватил чемодан, бросился прочь.

Бросил нетбук, выбрался в коридор.

Вышел в кухню, набрал номер Тараса.

Остался последний подозреваемый. Единственно верный.

– Я убил, – проговорили губы. – Только я не помню, как и за что. Но я убил. Можно мне прислать врача, мне нужны лекарства.

Тарас прибыл, кажется, едва я положил трубку. В окне показалась, взвизгнув тормозами, служебная машина, он торопливо выскочил с переднего сиденья, вместе с ним с заднего появился второй, в форме. Не знаю, кто это был, поскольку через минуту в дверях я увидел одного следователя.

Тарас стремительно прошел в комнату, я следом. Сердце не дрогнуло. Подумалось, когда вошел, а ведь можно доской с коридора припереть ручку, чтоб невозможно было открыть. И тогда будет поспокойней.

Он быстро разложил бумаги, вытащил из папки несколько чистых листов, подал ручку.

– Знаешь, я рад, что ты все для себя понял, – я кивнул, Тарас говорил эти слова раз третий или четвертый, не замечая. – Камень с души свалился.

– Я не чувствую.

– Это придет. Сейчас не чувствуешь, завтра ощутишь.

– Когда врач придет?

– До завтра потерпишь? Он