О ней известно немного – приехала по приглашению, после просрочки визы осталась тут, хозяин цветов, двоюродный дядя, исправно платил откупные. Незамужем. Листок показаний – жила тише воды, ниже травы, всегда слушалась, на гулянки не ходила. Допрошенному дяде Азамату Маматову это не нравилось, своих тут много, могла б и найти. Негоже в девках на цветах сидеть… ну и далее про косолапых родичей из Тунта, с которыми пятнадцать лет не знался и знать не хочет, у себя не смогли достойного сыскать, а тут она всех дичится.

Теперь о парне. Из того же поселка, но сюда приехал почти как год. Работает в кафе уборщиком, платить начал несколько месяцев назад, до этого терпел вычеты на миграционную и просто поборы. Тоже нелегал, только с самого начала. Ни друзей, ни знакомых. В кафе на Россошанской еще и жил. В кармане нашли проездной на метро, значит, знал Бедеш, встречался, видимо, не первый раз ездил на другой конец Москвы. Знались на родине? Может, может…

Попытки изнасилования не было. Точно встретился, поговорил, как прежде и… вот только крики. Или… так, что он наговорил в отделении?

Дело скинули сегодня утром, подследственный умыться-то не успел, оказавшись в СИЗО; чтоб не морочиться, я вызвал его сразу. Нет, адвоката ему назначили, но защитник пока занят, да он тут почти в одиночестве работает, а таких вот дел, уж говорил, в день по десятку. Встретится в суде, там все и выяснит. А когда срок получит, недели через две, узнает о своих правах. И про переводчика, и про звонок в консульство, и о программе защиты иностранных граждан… да, только как будто консулу это надо.

Показания оперативников, чистосердечное Наримана, написанное со слов подозреваемого. Ну да, конечно. Судья цепляться не будет, а вот адвокат сможет.

– Сними рубашку, – парень вздрогнул, поднял голову. Я повторил, поторопил, Нариман нехотя начал оголять торс. Приложили его крепко: спина и бока грязно-коричневого цвета. Сколько ни видел подобного прежде, а все равно неприятно. – Можешь одеваться. В отделении били?

Молчал. Не геройствовал, просто не понимал, к чему я клоню. Для него сейчас все в форме способны, на что угодно. Макать в таз с водой, бросать с нар, бить ногами, дубинками, гноить в нечистотах. Нелегалы существа бесправные, бессловесные, с ними и обращались соответственно.

– Сейчас пойдешь к врачу, он составит протокол, внесет в дело. На суде избиение в полиции пойдет как смягчающее обстоятельство. Год или два скинут. Ты за что ее?

Бросил фото через стол, парень вздрогнул всем телом.

Произнес глухо:

– Надо. Не мог иначе.

– С ней знаком? Давно?

– Да. С десяти лет.

– Был в отношениях? – не понял или не захотел отвечать. – Твоя девушка? – Кивок. Я едва заметил движение головы.

И так минут сорок. Упирался, больше молчал, иногда делал вид, что не понимает вопроса. С наскока удалось выяснить то же, что и операм: сам уехал из Тунта в Москву на заработки. А несколько недель назад, нет, даже два месяца, стакнулся с Бедеш. Москва огромная, как тут найти человека? Когда-то любил, думал, уехав, забудет, а вот она снова. Узнал, что Бедеш встречается с другим. Просил бросить, вернуться. Потом не выдержал. С кем именно встречается, с местным, с мигрантом? Не сказал, возможно, не знал. Или подозревал? Девушка тоже могла хранить свои тайны. А могла хранить плохо и высказать в лицо…

– Я все продумал, – продолжал Нариман. – Место тихое, лес, все по улице ходят. А она всегда с работы напрямую. Хотел поговорить, она на меня кричать, я убил. Когда полиция прибежала, я… чтоб наверняка.

Лицо холодное, белое. Надо еще и психиатру показать. Говорит, как по шпаргалке. И еще проверить, с кем он сейчас в камере.

– Раскаиваешься? – долго молчал.

– Я свое дело сделал. Меня судить надо, – нет, так из него ничего не вытянешь, сейчас отправится к травматологу, завтра-послезавтра к психиатру, а мне до обеда еще три дела дожать надо. И съездить в Бутырку. Это в сериалах показывают, как следователи по неделям одним делом маются, хорошо б в жизни так. Вот у меня гора на столе, не подступишься, полтора десятка папок. Хорошо, большая часть такие же, как Нариман – грабители, насильники, убийцы. Опрос свидетелей, данные экспертов, иногда повторные, и на стол прокурору. И тут не по одному делу в голове держишь, сразу уйму. Логистика в помощь: сегодня еду в Бутырку, а рядом, на Новодмитровской, свидетель живет, у кого дочь изнасиловал пьяный подонок. Подонок сполна получит, рецидив, но кое-какие детали придется уточнить, еще раз пройтись ножом по сердцу. Иногда думаешь, совсем стал бесчувственный, а нет, порой, прошибает. Да так, что в холодном поту просыпаешься. Одно дело помню, сравнительно недавнее, три года прошло, а вот все равно теребит. Раньше другое мучило, еще раньше, еще одно, а в самом начале действительно страшное. Сейчас почти забылось, жертвы, что с экспертами в парке выкапывали, уже и не помнятся, стерлись. Тогда думал, вовсе не уйдут. Ушли. Заменились другими. Вот этими девочками.

Молодым следователям как-то проще, они сразу перестают вникать, терзать душу. За работу только с холодной головой и ополоснув руки. А вот у меня и раньше не получалось, и теперь. Говорят, семья нужна, вот зачем разводился, почему детей не нажил. Жить надо помимо работы, иначе и с катушек съехать недолго. Правы, во всем правы. Иногда накатывает так, что и с кровати не встанешь. Чувствую себя как капюшонник, хоть и только дела передаю. А груз поломанных жизней все равно давит.

Назавтра получил заключения травматолога, через день психиатра. Подшивая к тонкой папке, удивился даже – после двухчасового обследования, видимо, ради меня постарался, серьезных отклонений в психике не выявлено. А у самого молодого человека пострадало только ребро, вероятнее всего, во время захвата. Травматологу неохота вдаваться, не его работа. Не моя тоже, а вот приходится. Подшил к делу и забылся другими. Пока сам Нариман не попросился на прием.

Нет, адвокат его еще не навещал. Даже странно, я подумал, он хочет сменить защитника или пожаловаться на условия содержания. Ни того, ни другого. Ему еще повезло, вместе с ним в камере содержались двое киргизов, подозреваемых в мошенничестве, так что общий язык нашли, наговорились. Скорее всего, даже дали наставления, ибо сидели уже месяца два или больше – ими занимался другой следователь, есть в нем такая изюминка – помурыжить человека в СИЗО, рассчитывая на подробности в признании, на угрызения совести, на сговорчивость со следствием. Заключенных ведь переводят из камеры в камеру по самым разным причинам. И контингент в камерах бывает разный. А бывает, что и одиночка, многими нахождение в постоянной изоляции, без связи с родными и часто даже с защитником, переносится с трудом. Особенно когда статья тяжелая, а человек в ИВС впервые.

Нариман вошел совершенно иным: темным, торопливым, сел за стул и запросил ручку и бумаги побольше.

– Хочу сделать признание, – быстро проговорил он, – не могу иначе, душит меня оно, душит.

Я подал требуемое; вот и думай, что у него в голове сейчас и откуда взялось – новые товарищи подговорили или сам не вытерпел.

– Может, мне расскажешь под запись? Так и быстрее будет.

– Думаете, если первый раз за меня менты писали, так я русской грамоте не обучен? Это когда не в себе, не могу ни говорить, ни писать, а сейчас в себе и даже! Дайте ручку, мне надо всю дрянь выплеснуть. Как тут писать-то в углу, я не помню. Много надо, трех листов не хватит. И все это совсем не так ведь было.

– Хочешь сказать, ты ее не знал.

– Еще как знал. Очень хорошо. И любил, да. Потому и убил, что один мог, никто бы не смог, а я… вы дадите ручку? Ах, да, вот… Потому и убил, – повторился молодой человек, – что ни она, ни я. Вот что скажу, – произнес он, откинувшись на стуле так резко, что не будь тот прибит, упал бы. – Не будь мы одного рода, не живи мы там, все куда