решение такого масштаба. Возможно, младший из братьев рассматривал ее – невесту «Артура» – как символ королевской легитимности, к тому же переходящий ему от более опытного брата. В свои 18 лет Генрих даже по меркам того времени был все-таки еще очень молодым человеком, который взошел на трон, не побывав на поле битвы и не пообтесавшись при европейских дворах, как Генрих VII, Эдуард IV и даже Ричард III.

Брак Генриха с Екатериной давал Англии реальные политические преимущества. В картине мира Генриха VIII первым пунктом «должностной инструкции» английского короля значились громкие победы во Франции, подобные тем, что одерживал Генрих V. С учетом развития европейской политики начала XVI века для Англии это означало заключение союза либо с испанскими королевствами, откуда происходила Екатерина, либо со Священной Римской империей, которая уже имела семейные связи с Англией. В письме дочери перед свадьбой Фердинанд призывал ее использовать «все свое умение и благоразумие», чтобы «заключить сделку», и это будет далеко не первый и не последний раз, когда ореол куртуазной любви маскировал – даже в глазах самих влюбленных – более прагматичные цели.

Но в этом событии можно усмотреть и жест в духе рыцарской романтики. В лучших традициях жанра принц одним махом спасает испанскую принцессу, которая семь лет прозябала в нищете и неопределенности. У Екатерины не было причин не полюбить светловолосого молодого великана, который спас ее от туманного и унизительного будущего и чьи внешние данные иностранные послы описывали почти с придыханием. Лицо его было настолько гармонично, что могло бы принадлежать красивой женщине, писал один; а во Фландрии было распространено мнение, что «благородство и слава» молодого короля «превосходят любого принца со времен короля Артура». Легенда о короле Камелота все еще была в ходу при английском дворе, и Генрих явно читал предисловие Кекстона к «Рыцарскому ордену», где тот призывал современных рыцарей вернуться в старые добродетельные времена и «прочитать благородные тома о святом Граале, Ланселоте, Галахаде и Тристане».

Нет никаких сомнений в том, что Генрих тоже как минимум убедил себя влюбиться в привлекательную 23-летнюю рыжеватую блондинку из гораздо более влиятельной королевской семьи, чем Тюдоры. Ее интерес к куртуазным любовным играм был весьма ограничен. Возможно, принцесса лишилась вкуса к ним еще в детстве, наблюдая за тем, как ее мать, королева Изабелла, пользовалась реальной властью, а не куртуазной игрой, которая становилась для женщин ее заменителем. Возможно, получать удовольствие от любовных игр Екатерине не позволяла несчастная молодость. Но хорошо известная добродетель, стойкость и преданность принцессы служили моральным примером, который всегда был уделом куртуазной дамы. Как говорится в одном из стихотворений Генриха собственного сочинения:

Не причинял я никому вреда,

Не делал ничего худого

И искренне люблю

Ту, что женой зову.

Даже отец Екатерины написал молодоженам благословение на счастливый брак. «Вступить в добрый брак – величайшее благословение в мире… Бог благоволит добрым мужьям и женам».

Генрих же ответствовал Фердинанду, превознося добродетели Екатерины и похваляясь своей любовью: «Если бы я вновь был свободен, я бы вновь выбрал ее в жены прежде всех остальных». Брат Диего, духовник Екатерины, писал: «Король, мой господин, обожает ее, а ее высочество – его». Один испанский путешественник, посетивший Англию через год после вступления Генриха на престол, позже вспоминал, что «король Генрих очень любит королеву, свою жену… и публично заявляет на французском языке [языке куртуазной любви], что его высочество счастлив, потому что он нашел себе такого прекрасного ангела и в его доме теперь расцвел настоящий цветок».

Короче говоря, если суровая правда реального мира заключалась в том, что Генрих, женившись на Екатерине, оказал ей огромную услугу (хотя веские прагматичные мотивы для этого брака были у обеих сторон), то в эмоциональном плане этот брак, похоже, развивался совершенно по-другому.

Свадьбу сыграли быстро и конфиденциально. Совместная церемония коронации, состоявшаяся менее чем через две недели, напротив, была публичной и масштабной. Состоялось она в День летнего солнцестояния, но – зловещее предзнаменование? – внезапный ливень заставил королеву укрыться под навесом галантерейной лавки, а затем продолжить путь в Вестминстерское аббатство в промокшем насквозь прекрасном платье. Свидетели же отметили «красивую и добротную» копну длинных волос, развевавшихся за спиной.

Два дня спустя на рыцарском турнире предводитель одной из команд подошел к Екатерине и заявил, что «его рыцари пришли совершить ратные подвиги ради любви дам». Эта фраза, можно сказать, задала тон всей первой части правления Генриха. Трибуна, на которой восседала королевская чета, была оформлена в виде замка, украшенного розами Генриха и гранатами Екатерины, многочисленные семена которых, казалось, как нельзя кстати подходили ее плодовитой семье.

Екатерина писала отцу, что они «проводили время в постоянных празднествах». Помимо страсти к состязаниям, Генриха увлекала таинственная атмосфера маскарадов с переодеваниями. Король и его друзья переоблачались в преступников и дикарей, сарацинов и московитов, и всякий раз, когда они инкогнито врывались в покои Екатерины, королева и ее фрейлины изображали крайнюю степень изумления. Праздник первого мая, столь значимый для куртуазного календаря, получил новое дыхание: в этот день, по описанию очевидцев, королевская чета, полностью облачившись в зеленое, могла целый день резвиться в лесу под пение птиц. В мае 1510 года испанский посол сообщал о бесконечных турнирах Генриха, «учрежденных в подражание Амадису, Ланселоту и другим рыцарям старых времен, о которых так много написано в книгах».

Благодаря королю и королеве английский двор отличался поистине высоким уровнем культуры. Сообщалось, что помимо стрельбы, рукопашной борьбы и рыцарских турниров Генрих проводит время «за пением, танцами… игрой на блокфлейте, флейте и вёрджинеле[116], а также за сочинением песен и баллад». Всецело рассчитывать на покровительство могли и ученые: без них, как сказал Генрих лорду Маунтджою, «мы вообще едва ли могли бы существовать». Новые знания шли рука об руку с интересом к истории и переосмыслением старины: снова вошли в моду такие сочинения, как «Суд любви» начала XV века или «Десять заповедей любви» на среднеанглийском языке, а придворные писали любовные письма, цитируя строфы из «Троила и Крессиды» Чосера. Названия песен (многие из которых написаны самим Генрихом) из сборника, известного как «Генрих VIII MS» и ныне хранящегося в Британской библиотеке, читаются как перечень куртуазных плачей и жалоб. «Ах, что сделать мне ради любви», «Хоть зовут любовь мужчины сумасшедшим приключеньем», «Расставанье – первая боль моя», En vrai amour[117]. (Одна из песен – «Ты, и я, и Эмиас» Уильяма Корниша, наставника детской королевской капеллы Генриха, – отсылает к спектаклю с осадой Зеленого замка, описанному в прологе.)

Екатерина тоже слыла крупной покровительницей наук и искусств, собиравшей вокруг себя гуманистов. Эразм Роттердамский считал ее «поразительно образованной», а Бальдассаре Кастильоне в «Придворном»