Екатерина больше не занимала место советника Генриха в государственных вопросах, которого была удостоена поначалу. В течение полутора лет после битвы при Флоддене произошло необычайное возвышение Томаса Уолси: он стал архиепископом Йоркским, лордом-канцлером и кардиналом. Как выразился его биограф-современник Кавендиш, Уолси «управлял при короле всем».

Мир 1514 года, который Фердинанд и Максимилиан заключили с Францией, имел последствия – не в последнюю очередь из-за давно согласованного брака их сонаследника Карла и младшей сестры Генриха VIII Марии. Этот брак планировался годами, и дошло до того, что сама Мария написала Маргарите Австрийской, чтобы спросить совета о местной моде, которой ей следует придерживаться.

Но коварные деды Карла демонстрировали крайнюю степень медлительности (к возмущению самого Карла-подростка, который был наслышан о яркой красоте Марии). Теперь они стремились расстроить этот брак и обручили Карла с трехлетней дочерью французского короля, в то время как сам только что овдовевший Людовик XII выбирал между сестрой Карла и его теткой Маргаритой Австрийской. Однако Англия, заключив собственный мир с Людовиком, сделала французскому королю более заманчивое предложение: 18-летнюю Марию Тюдор предлагалось выдать замуж за 52-летнего Людовика, который еще и выглядел намного старше своих лет.

Эту партию представили как собственный выбор Марии. 30 июля 1514 года она созвала ведущих английских пэров, чтобы сообщить им, что решила не выходить замуж за Карла и никогда не испытывала к нему «супружеской привязанности». Она говорила о своем собственном мнении и «по собственному желанию»… Это заявление о независимом суждении было столь же неправдоподобным, как до этого отказ 12-летнего Генриха от договора с Екатериной Арагонской. Но, возможно, сама идея о том, что брачный выбор Марии должна сделать она сама, будет иметь непосредственные последствия уже в ближайшие месяцы.

Мария прекрасно понимала, в чем состоят политические ставки, но у нее были и свои собственные планы. Как она позже напомнит брату, он хотел, чтобы она вышла замуж за Людовика «во имя мира и дальнейшего процветания Ваших дел».

Хотя я понимала, что он очень стар и болен, но во имя мира и процветания Ваших дел я была согласна подчиниться упомянутому предложению, так что, если [как только] мне повезет пережить этого короля [Людовика], я могла бы при условии Вашей доброй воли выйти замуж по собственному желанию, разумеется, если это не приведет к Вашему неудовольствию. На что Вы, мой добрый брат, снизошли и дали свое согласие, как Вы и сами прекрасно знаете.

Возможно, Генрих не предполагал, что ему придется сдержать такое обещание, и не представлял, насколько скоро это произойдет. Но все же требование Марии весьма примечательно – как и то, что в конце концов она добилась своего.

И Фердинанд, и Максимилиан в один голос заявляли – возможно, слегка лицемеря, – как позорно, что «такая прекрасная и добродетельная принцесса» должна связать свою жизнь с таким «немощным, больным и злобным» человеком, как Людовик. Но пышные приготовления к свадьбе, призванные продемонстрировать величие обеих сторон, шли своим чередом, и в августе, одетая в пепельно-серый с фиолетовым атлас и расшитую золотом клетчатую парчу, Мария явилась на церемонию заключения брака по доверенности в Гринвиче, где от имени Людовика действовал герцог де Лонгвиль. (Ролевая игра Лонгвиля распространялась в том числе и на спальню, где Марию церемониально раздели и уложили в постель, а после того, как Лонгвиль коснулся ее обнаженной ногой, брак считался консумированным.) Королевская чета обменялась несколькими письмами, ритуально выражая супружескую привязанность и жгучее желание увидеть друг друга. А 2 октября, снаряженная, как инструктировал Генрих своих послов, «всем, что приличествует столь великой принцессе», Мария отплыла из Дувра во Францию.

В каждом городе, который она проезжала, ее встречали громким публичным праздником, сопровождавшимся обильной порцией частного притворства. Как утверждал один из главных французских придворных по имени Флёранж, с Марией следовало около двух тысяч конных англичан, но ее встречу с Людовиком инсценировали как образец романтической простоты. Приблизившись к Абвилю, Мария послушно задержалась, ожидая, пока предупрежденный Людовик покинет город с ястребом на запястье, чтобы «случайно» встретить ее во время охоты. Аналогичным образом Яков в Шотландии встретился с ее сестрой Маргаритой.

Французский король, казалось, остался очарован новобрачной. У него были на то все основания: один ослепленный ее красотой свидетель описывал ее как «нимфу небесную», другой – как «рай на земле». А после брачной ночи Людовик заявил, что «творил чудеса» в спальне. «Прошлой ночью он трижды переправился через реку и мог бы продолжить, если бы пожелал»[124]. Вероятно, это было лишь хвастовство: наследник Людовика выдохнул с облегчением, когда ему сообщили, что (предположительно из-за преклонного возраста Людовика) «король и королева не могут иметь детей». Это был будущий король Франциск I, дальний родственник Людовика и одновременно его зять. На самом деле, возможно, слишком близок с Марией становился именно Франциск: его амбициозную мать Луизу Савойскую даже предупредили, чтобы она глядела в оба, как бы Франциск ненароком не стал отцом мальчика, который займет его место.

Но и Мария, и Людовик убедительно демонстрировали семейную гармонию. Посол Генриха сообщал, что эта пара разделяет «такую добрую и совершенную любовь, какая только может быть между двумя живыми существами», а в одном из писем Чарльза Брэндона говорится, что «никогда еще во Франции не было королевы, которая поступала бы благороднее и мудрее», а что до короля – «никогда не было мужчины, который больше думал [о женщине], чем он думал о ней, ибо она ведет себя как подобает, тем самым завоевывая его».

Еще одной важной фигурой, участвовавшей в приезде Марии во Францию, был Чарльз Брэндон: по одному из свидетельств, он и другие ведущие рыцари прибыли во Францию переодетыми в серые плащи с капюшонами в лучших романтических традициях. Они позаботились о том, чтобы с лихвой отстоять честь Англии на рыцарских турнирах, посвященных свадьбе, где Мария стояла на «прекрасной сцене» в одиночестве, приветствуя рыцарей, «дивящихся ее красоте», тогда как ее муж «был слишком слаб и от слабости не покидал ложе».

Вскоре Брэндон сыграет более заметную роль в истории Марии, и главным условием для этого станет «немощь» Людовика, о которой свидетельствовал Холл. Несколько поколений авторов как документальных, так и художественных произведений воспринимали Марию исключительно как жертву. На самом деле налицо все признаки того, что она наслаждалась и привилегиями, и обязанностями королевы. Но ей не суждено было долго наслаждаться ими. Среди молодых людей в городе ходила шутка, что король Англии отправил королю Франции кобылу, чтобы та побыстрее доставила его в рай или в ад. Шутка оказалась пугающе точным пророчеством. Менее чем через три месяца после свадьбы