выражало угрозу: «Да вы шутить вздумали?» Что торговец водит знакомство с приставом, можно понять. Но чтобы купчишка приказывал начальнику сыска… Быть такого не может.

– Никаких сомнений, – ответил Ванзаров на сомнения друга. – Меня подняли по тревоге вчера утром. Господин Куртиц был недоволен, что выбрали невзрачного сыщика.

Лебедеву потребовалась секунда, чтоб оценить странность произошедшего.

– Куртиц осыпает Шереметьевского коньками? – спросил он.

– Они не были знакомы до вчерашнего утра.

– Хотите сказать, что вашего начальника, – палец Аполлона Григорьевича указал в потолок, – попросили?

Ванзаров кивнул:

– Ничего другого.

– Ну и ну… Торговец коньками. И такие связи…

– Член правления Общества любителей бега на коньках.

– Это, конечно, объясняет… Хотя…

Криминалист не договорил: наверняка высокое покровительство, о каком не стоит поминать даже в этих стенах. Уши могут быть везде. Департамент полиции не исключение.

– С чего вдруг такие кульбиты? – спросил Лебедев.

Бродя в мыслях, Ванзаров ответил не сразу.

– Первое указание Куртиц объяснил нежеланием поднимать шум накануне состязаний по фигурному катанию на льду, – начал он. – Причина разворота: дескать, взыграло отцовское чувство обиды.

– Не верите в чувства отца? – вставил Аполлон Григорьевич.

– Не в этом случае, – ответил Ванзаров.

– Почему?

– Много странных фактов. Иван Куртиц, нарушив приказ отца, внезапно и тайно приезжает из Москвы, селится в гостинице Андреева…

– Там же клоака, номера сдают бланкеткам.

– Зато напротив катка Юсупова сада. Приезжает без вещей. При нём ящик сигар.

– Каких? – проявил интерес любитель сигарилий.

– Толстый «Упманн».

Зависть криминалист выразил коротким «ого!».

– Редчайшие сигары, – добавил он. – Могут стоить состояние.

– Иван берёт сигару, бежит на каток, переодевается в костюм фигуриста, катается с барышней. Падает на лёд, умирает. Аполлон Григорьевич, верно помню, что синеродистый калий действует быстро?

– Чрезвычайно. Попадая в организм, под действием желудочного сока превращается в синильную кислоту. После чего производит парализующее действие на всю нервную систему и скорее всех прочих ядов воспринимается местом введения в организм. Через несколько минут, иногда секунд, наступают симптомы отравления и даже сама смерть.

– Какая доза смертельна? – спросил Ванзаров.

– 0,15 грамма.

– Судя по протоколу вскрытия, Иван Куртиц с утра выпил чаю?

– Именно так. Ничего больше.

– Как попал яд?

– Per or [38]. Это очевидно.

– Тогда его отравили на катке.

– Никаких сомнений. В крайнем случае перед выходом из гостиницы.

Из кармана пальто Ванзаров вынул бонбоньерку с крылатым коньком, коробочку из-под шпилек с целой сигарой и склянку с ванильным сахаром.

– Этот толстый «Упманн», – сказал он, открывая бонбоньерку, – нашёл садовый работник, попробовал и умер. Тело доставлено в Мариинскую больницу, можно вскрыть.

– Благодарю, иного от вас не ожидал.

– Предполагаю, что это сигара Ивана Куртица, потерянная в суматохе. Толстого «Упманна» в столице давно не видели, как заверили в лавке. Сам Куртиц предлагал за неё сто рублей.

– За эту прикуренную?

– За эту целую. Изъял из коробки в номере Ивана Куртица. На них должен быть синеродистый калий.

Лебедев выразительно поморщился:

– Ну не знаю… Не встречал такого. Да и как в сигару засунуть кристаллики? Если в тонкие надрезы как-то… Нет, маловероятно…

– Аполлон Григорьевич, только вы можете это установить.

Лесть, как известно, тоже яд. Действует даже на великих людей. Взяв бонбоньерку и коробочку, криминалист стал разглядывать, наклонив голову, и принюхиваться.

– Посмотрим, посмотрим, – сказал он, отодвигая к середине стола находки. – А сахар откуда?

– Из номера Ивана Куртица, – ответил Ванзаров. – Склянка находилась вместе с сигарами. Не думаю, что там сахар.

– Почему?

– Поручик Бранд открыл склянку, неосторожно вдохнул и закашлялся до слёз. Еле пришёл в себя.

Лебедев держал склянку на вытянутой руке:

– Какой неженка. Полагаете, там синеродистый калий?

– Внешне схож.

– На взгляд дилетанта да: белое кристаллическое вещество. И только.

– Тогда это логично, – закончил Ванзаров.

– Но нереально, друг мой. Синеродистый калий – это вам не синильная кислота, в сухом виде у него нет опасных испарений. Его широко применяют в современной фотографии как отбеливатель между первой и второй проявкой, при выделении золота из сплавов, вообще в фабричном деле при отбеливании тканей и так далее. Маловато у вас странных фактов…

– Девушка, с которой катался юный Куртиц перед смертью, – дочь генеральши Гостомысловой. Дамы приехали накануне из Москвы, поселились у Андреева. Причём на одном этаже с Иваном.

– Приличные дамы в этой гостинице? – Аполлон Григорьевич не скрывал брезгливости. – Им что, не объяснили, что это за место?

– Генеральша люто ненавидит Куртица, – продолжил Ванзаров перебирать мысли вслух. – Заявляет, что он пригласил их в Петербург и прислал билеты на каток. Куртиц этого не помнит, Куртиц познакомился с Гостомысловой несколько недель назад в Москве. Думал женить своего сына Алексея на мадемуазель Гостомысловой. Чтобы спасти от монастыря. Иван тоже сватался в Москве к той же мадемуазель Гостомысловой и получил отказ.

– Каша, и только… Это все странности?

– Исчезло портмоне с монограммой, подарок отца, с которым Иван не расставался. Исчезла записная книжка. В его номере лежит пепел игральной карты, которую Иван сжёг, прежде чем пойти на каток. Уцелел уголок карты с одним словом и подписью. К пеплу не прикасался, сможете прочесть сожжённый текст?

Лебедев размял мышцы спины:

– Попробуем. Какое всё это имеет отношение к отравлению? Странность в чём?

– В смерти Ивана нет смысла, – ответил Ванзаров.

Он не стал рассказывать про вензель на льду, хотя утром нарочно проверил из окна: на катке ничего не было. И умолчал про секретное общество, которое так интересует ротмистра Леонтьева и Бориса. Ни к чему это. Криминалист любит, чтобы факты вставали в строгую цепочку. А тут мешанина.

Аполлон Григорьевич многозначительно крякнул, склонился к тумбочке под лабораторным столом, откуда извлёк бутыль чистейшей как слеза жидкости. Это было его изобретение, его гордость, волшебный напиток, сшибающий с ног и возвращающий к жизни, обращающий в камень и разгоняющий тоску. Конечно же, «Слеза жандарма». Так он назвал своё детище. Состав не раскрывался даже Ванзарову. Жидкость была разлита в лабораторные мензурки.

– За то, чтобы выпутались из передряги, в которую опять вляпались. Или вас вляпали, друг мой, – сказал Лебедев и глотком опустошил мензурку. – На мой вкус, эти странности не выглядят значительными. Но вам виднее.

Ванзаров выпил молча, без лишних благодарностей.

– Не понимаю, с чем имею дело, – сказал он, отставляя мензурку. – Очевидных причин убийства нет, скрытые не обнаружены. Вот странность.

– А как же психологика? Что нам говорит эта бесполезная, пустая, глупейшая лженаука?

Аполлон Григорьевич питал лютую ненависть к тайной методике друга. И не упускал случая воткнуть булавку. Чем больших успехов добивалась психологика, тем сильнее росло его неприятие. Так бывает с гениями, когда не они находят нечто полезное.

Споров на эту тему Ванзаров привык избегать. Защищать психологику перед криминалистом бесполезно. Она сама защищала себя