– Господин Ванзаров из сыскной расследует смерть Ивана Фёдоровича Куртица. Он ваш…

– Брат, – заявил Тухля, впервые слыша про какого-то мёртвого Куртица. Что уж теперь, всё одно погибать. Утянула трясина лжи безвозвратно, как говорят в скучных нравоучительных романах. Не в нашем, конечно. У нас тут ого-го! Ну неважно…

– Какая неожиданность. – Мадемуазель разглядывала Тухлю, будто искала следы настоящего Ванзарова. – Тем лучше… Господин Ванзаров, мне поручено передать вам просьбу. Фёдор Павлович потратил существенную сумму на приезд мистера Джерома и хочет быть уверен, что деньги не пропадут зря. Мадемуазель Жаринцова милейшая дама, но чрезвычайно застенчива, боготворит своего кумира. Поэтому господин Куртиц надеется, что вы проследите за посещениями нашего катка мистером Джеромом. А мы со своей стороны сделаем всё, чтобы эти посещения оставили самое приятное впечатление. По сравнению с другими катками. Вы меня понимаете?

– Несомненно, – заявил Тухля с решимостью влюблённого мальчика. – Cognitio rerum [37], так сказать.

Кажется, латынь барышня поняла. Сняв варежку, она расстегнула шёлковую сумочку и вынула сложенную бумажку, цветом напоминавшую купюру в двадцать пять рублей.

– Вам за труды, – сказала она. – Извольте принять.

Тухля механически сунул бумажку в карман. Конечно, настоящий римлянин должен гордо отказаться, но… Но… Что тут говорить, сделанного не воротишь. А в кармане два медяка. В общем, Тухля принял подачку.

– Можете не беспокоиться, устроим в лучшем виде, – заявил он.

К счастью, мадемуазель не знала, чем заканчивались подобные обещания Тухли. Она ведь не была его женой, а всего лишь мечтой. Мечтам свойственна наивность.

– Очень хорошо, – сказала Настасья Фёдоровна и, немного замявшись, спросила: – Могу просить вас об одолжении, господин Ванзаров?

– Что угодно, – предложил Тухля, чуть не выпалив: «Приказывайте, королева!»

– Мы бы хотели знать, как продвигается расследование смерти моего брата Ивана. Если бы вы могли узнать что-либо, что ваш брат, возможно, скрывает…

– Приложу все усилия!

Сейчас Тухля готов был обещать всё что угодно.

Мадемуазель Куртиц протянула ручку для прощания.

– Надеюсь увидеть вас снова, – сказала она волшебным голосом.

Он чуть не впился в шерстяную варежку губами, всё же сдержался, бережно пожал. Мадемуазель уходила твёрдой походкой. Фигура её была как римская статуя. Тухля засмотрелся, ступил на мостовую, чтобы проследить за ней в толпе.

И не заметил пролётку, которая неслась прямо на него.

30

Чиновники, что неторопливо поднимались по мраморной лестнице Департамента полиции, бросали взгляды на господина, опережавшего их. Он легко взбегал по ступенькам, будто коренастая фигура в тёплом пальто не помеха. Кто-то узнавал его, большинство вовсе не знали. Однако все чиновники отмечали энергию, излучаемую им, что в понедельник редко у кого наблюдается.

На втором этаже он не задержался и ринулся на третий, на самый верх. Пройдя по коридору, завернул за угол и без стука распахнул массивную дверь, какую редкий чиновник набрался бы смелости открыть. За дверью начинались владения великого и ужасного Лебедева: криминалистическая лаборатория и картотека антропометрического бюро.

Уж много раз бывали мы тут и описывали это ни на что не похожее место со всех углов. Ну что, опять повторяться?

Ну извольте…

Среди многих достоинств Аполлона Григорьевича имелась привычка ничего не выбрасывать. Все предметы, улики, вещицы, обломки, обрывки, осколки, со следами крови и без, пули, гильзы, ножи, заточки, воровской инструмент и невообразимое прочее, что оставалось на месте преступления, аккуратно собиралось, исследовалось и приобщалось к делу в виде протоколов, а затем хранилось и копилось, копилось, копилось за годы службы великого криминалиста. Не хватало только тел убитых. Их Лебедев тоже хранил бы. Ему не позволили, всё-таки не гробница фараонов, чтобы мумии складывать, солидное учреждение с директором Департамента и живыми чиновниками.

С годами лаборатория превратилась в помесь свалки и антикварного магазина. Аполлон Григорьевич уверял, что тут только нужное, ненужное давно выброшено. Вообще, это экспонаты будущего музея криминалистики. Более-менее свободным оставался большой химический стол, занимавший центр лаборатории, с посудой для химических опытов и следами этих опытов на столешнице. За ним как раз сидел великий криминалист на лабораторном табурете с высокими ножками. Судя по позе, Аполлон Григорьевич пребывал в печали: настроении редком для него. Отметив появление гостя, он не переменил позу, подпирая щёку рукой, слегка согнувшись вбок.

– Что у меня за жизнь, друг мой? – спросил он, разглядывая перегонную колбу на стальной струбцине.

– Доброе утро, Аполлон Григорьевич, – сказал Ванзаров, усаживаясь на скрипящий табурет. Ответ он знал практически наизусть.

– Воскресенье, прекрасный морозный день, меня ждёт чудное создание из театра «Аквариум», чтобы время пролетело в тепле и неге. И что вместо тихого счастья? Меня срывает идиот Шереметьевский, ваш начальник, в участке встречают конченые идиоты пристав и доктор, а в результате, вместо того чтобы изучать тёплое тело этуали, я копаюсь в остывшем трупе! И ради чего? Чтобы подтвердить то, что участковый доктор обязан установить с закрытыми глазами.

Толчком Лебедев отправил листы с грифом Департамента полиции. Ванзаров поймал у края стола протокол вскрытия Ивана Куртица. Несмотря на ругань, Аполлон Григорьевич долг исполнил, вчера посетил Мариинскую больницу.

В протоколе было указано: при вскрытии зафиксирован запах синильной кислоты, полость рта и глотка разъедены, кровь тёмная и жидкая, имеет поразительно красный цвет, головной мозг и оболочка его переполнены кровью. Сердце наполнено кровью и вяло, лёгкие отёкшие. Слизистая оболочка желудка инъецирована, местами с кровоподтёками, разбухшая и покрыта кровяной слизью, на ощупь мыльная. Щелочная реакция.

– Почему у крови такой цвет? – спросил Ванзаров, досматривая страницу.

– Яд действует удушающе на красные кровяные тельца, они теряют способность воспринимать кислород и отдавать его тканям.

– Синеродистый калий. – Ванзаров отодвинул протокол.

Аполлон Григорьевич фыркнул и опёрся локтем о столешницу:

– Что же ещё? Внешние признаки очевидны. Только идиот мог не разобраться. Ради этого мне испортили воскресенье.

– Участковый доктор и пристав не идиоты, – ответил Ванзаров, закидывая ногу на ногу и устраивая на коленке модную шапку. Своего начальника из почтенной когорты идиотов он не исключил. Да, мелкая месть, что поделать, никто не совершенен. – Им приказали написать ложь.

Лебедев насторожился:

– Кому такое по силам?

– Отцу погибшего.

– Кто таков?

– Владелец магазинов коньков, лыж и прочих спортивных товаров, господин Куртиц Фёдор Павлович.

– Вот оно что. – Аполлон Григорьевич не скрывал глубокую печаль вперемешку с сарказмом. – Денег сунул и думал, что сойдёт с рук. А вы мерзавца на чистую воду вывели. Всегда верил в вас, друг мой.

Похвалу Ванзаров принять не мог:

– События развивались иначе. Господин Куртиц сначала указал приставу Кояловичу записать естественную смерть, а на следующий день лично приказал Шереметьевскому начать розыск по убийству.

Лицо Аполлона Григорьевича