Девочка расплылась в улыбке, бросила в гору белья вчерашнюю рубашку и поспешила в умывальню – одеваться к завтраку. Пол под ногами накренился сперва в одну сторону, затем в другую. По каюте просвистел штормовой ветер, с воем зацарапался в окно. Одна из девочек согнулась над унитазом. Лотти стояла у раковины с расческой в руке. Кожа у нее стала зеленовато-желтой, уголки рта опустились.

– Тошнит? – спросила Мэри.

Лотти моргнула.

– Неужели теперь всегда так будет?

Мэри пожала плечами.

– Надеюсь, нет. А то как же мы будем играть, если палуба ходуном ходит. – Ее саму качка совсем не мучила. А почему – она и сама не знала, ведь прежде никогда не плавала по морю. Как бы то ни было, хоть корабль и бросало из стороны в сторону, а за окном выл ветер и били волны, да так сильно, что брызги летели на палубу, Мэри это не доставляло ни малейшего неудобства. Наоборот, даже восхищало. Правда, она не решалась говорить о своих восторгах, потому что все остальные на борту с трудом переносили непогоду в Бискайском заливе.

Мэри оделась, села на свою кровать и стала расчесываться, наблюдая за Бетти, читавшей книгу стайке девочек помладше, часть из которых были из другой каюты. Девочки расселись рядом с ней на полу, скрестив ноги, и внимательно слушали историю. Кто-то из воспитанниц постарше писал письма домой на фирменной корабельной бумаге.

Мэри писать не умела, но даже если бы могла, не стала бы. Она еще злилась на мать, да и той все равно было плевать, напишет ей дочка или нет. Мэри слишком хорошо ее знала, чтобы в этом усомниться. Показное тепло, которым их окружила мама перед тем, как бросить в поместье, завтрак из яичницы и жареной картошки, охи-вздохи по поводу заплаток на одежде – все это было в ее духе. И причиной служило чувство вины, примитивное и беспримесное. Мэри без труда его узнавала, ведь только эта эмоция и могла пробудить в маме родительские чувства.

В каюте тихо зазвонил колокольчик. Девочки переглянулись: время завтрака!

Мэри украдкой улыбнулась. Добрую часть дня она с нетерпением дожидалась новых угощений. Теперь, как ни сложно было к этому привыкнуть, ее редко посещало чувство голода, так что причина крылась в другом. На лайнере кормили так вкусно, что и часа не проходило, чтобы девочка не начинала мечтать о следующих лакомствах. Пища стала главной радостью этих дней: Мэри нравилось есть ее, ждать очередной трапезы, наслаждаться сытостью и вкусами, ласкающими язык. А еще она была несказанно счастлива за сестренку, ведь всего за несколько дней путешествия на корабле кашель у Лотти прошел, а щечки теперь румянились вовсе не от холода. Малышка даже немного поправилась: скулы уже не казались такими острыми, а когда Мэри обнимала ее, ребра не так отчетливо прощупывались под блузкой.

Колокольчик созывал детей четыре раза в день: на завтрак, обед, чай и ужин. Сперва Мэри это сбивало с толку: она привыкла обходиться завтраком, ужином и чаем. Но соблюдать порядок, принятый у рабочего класса, было уже ни к чему, и такая перемена ни капельки не расстраивала. Когда Мэри обнаружила, что ужин теперь состоит из пяти блюд, которые подают с серебряными приборами в восемь часов вечера, она пришла в восторг и до отказа набила желудок медальонами из телятины с овощами, хрустящими кусочками жареного ягненка, профитролями с кремом, запеченным филе камбалы, холодными закусками, сладким сливово-яблочным пирогом и целым морем мороженого.

Лотти крепко держалась за железное изголовье своей койки. Ее светлые кудри были заплетены в аккуратную длинную косу.

– Готова к завтраку? – спросила Мэри, сооружая себе такую же прическу.

Лотти плотно сжала губы.

– Я не голодная, но пойду с тобой, лишь бы не оставаться в этой дурацкой каюте.

Мэри нахмурилась.

– По-моему, она замечательная.

– Так-то оно так, – протянула сестренка, и ее ноздри слегка расширились. – Но у меня такое чувство, что меня заперли в футбольном мяче, который гоняют по лужайке Джимми Майер и его дружки.

Мэри поцеловала ее в лоб.

– Тогда пойдем скорее.

Они с трудом преодолели узкий коридор между каютами. Корабль мотало из стороны в сторону, и девочки то и дело теряли равновесие и едва не падали. Наконец они кое-как добрались до столовой окольными путями: в такую погоду выбираться на палубу было страшновато – того и гляди унесет в разъярившийся океан. От одной мысли об этом по спине Мэри бежали мурашки.

В столовой сидело несколько пассажиров – всех их девочки часто тут встречали, – но в целом народу было куда меньше, чем обычно по утрам. Должно быть, рассудила Мэри, виноваты плохая погода и качка. Девочки нашли Гарри с Дэйви – ребята сидели за одним из квадратных столиков. Он, как и остальные, был застелен белой скатертью и уставлен фарфоровой посудой на четыре персоны. Рядом с тарелками лежали и столовые приборы из серебра, а еще возвышались хрустальные бокалы. Каким-то чудом посуда не падала, когда корабль кренился. Судно снова мотнуло влево, некоторые пассажиры съехали вместе со стульями в сторону на несколько дюймов и со смехом придвинулись обратно.

Официанты в накрахмаленной белой форме, все сплошь индийцы, гордо обслуживали каждый свой столик. Они разносили тарелки с щедрыми порциями рассыпчатой белой рыбы, нарезанной крупными кусками, и картофельного пюре, сдобренного маслом. Были на подносах и варенье из персиков, и яичница, и печень ягненка под соусом, и хлеб с маслом и джемом, и сосуды с чаем, кофе и какао, которое щедро лилось в чашки детям, достаточно было только попросить. Вид и запах еды заставили живот Мэри заурчать; рот наполнился слюной.

На тарелке Лотти в итоге оказался только кусочек тоста с джемом и ложка яичницы. Мэри с тревогой покосилась на сестренку, а потом отправила в рот немного картофельного пюре на вилке и едва не застонала от восторга, остановившись лишь в последний момент. Взрослые вокруг смеялись и болтали, ели и пили; никто не обращал внимания на детей. Можно было есть вдоволь серебряными приборами из нарядных фарфоровых тарелок, пить из хрустальных бокалов. Никто бы не одернул сироток; никто, грозно нахмурившись, не потребовал бы платы, которую все равно нечем было отдать.

Мэри постоянно ждала, что вот сейчас их с Лотти отправят в каюту. С первой минуты на борту «Стратэйрда» ее не покидало ощущение самозванства в этом мире богатых и благородных. Но ребят никогда не