Таким образом, психоанализ, хотя и сосредотачивал сперва свое внимание на инстинктивных силах человека (распознаваемых в клинических симптомах и универсальной символике, в снах и мифах, на этапах онтогенеза и эволюции видов), никогда не прекращал работу во второй области исследования, а именно — в области той «согласованной организации умственных процессов», которая в этом котле сил и побуждений обеспечивает меру индивидуальности, интеллекта и целостности.

Изменилась только мера меры. Первоначальный страх внутренних конфликтов, мотивирующих человека, делал его эго похожим на трогательного примиренца между «Оно», которое держит монополию над всеми силами инстинктов «животной природы» человека, и «Сверх-Я», которое может призвать к поддержке со стороны всезнающих священников и всеобъемлющих институтов. Неудивительно, что в свое время эго представлялось Фрейду всадником, который вынужден направлять коня туда, куда хочет конь. Однако постепенное изучение человеческого эго, хранителя индивидуальности, выявило, что оно является внутренним «органом», который позволяет человеку увязать два великих эволюционных достижения, его внутренний мир и его социальное планирование.

Постепенно в эго начали видеть орган активного мастерства не только в защите неприкосновенности человека от избыточного раздражения извне организма или со стороны среды, но и в интеграции приспособительных сил личности с расширяющимися возможностями «ожидаемой» среды. Эго, таким образом, — это хранитель значимого опыта, опыта достаточно индивидуального, чтобы сохранять единство личности, и оно обладает достаточной приспособляемостью, чтобы освоить значительный участок реальности с ощущением, в этом мире слепых и непредсказуемых сил, пребывания в активном состоянии.

* * *

Должен заметить, что по прошествии многих лет я стал менее нетерпимым к расхожему непониманию термина «эго», ибо за ним кроется, как это часто бывает в фольклоре, более глубокая истина. Согласно представлению, эго можно понимать как хранителя индивидуальности человека, т. е. его неделимости. Но среди других индивидуальностей, равно неделимых, эго должно хранить и действительно хранит некоторые прерогативы, без которых человек не может позволить себе обходиться и которые поэтому он будет хранить с тайными иллюзиями (подобными тем, которые выявляются в его снах и мечтах), и теми коллективными иллюзиями, которые часто направляют его историю. Некоторые из этих прерогатив — это чувство полноты, чувство единства времени и пространства и чувство свободы выбора.

Человек увенчал всемогущих королей и создал всезнающих богов, наделив их всем тем эгоизмом, без которого индивид не может обойтись; центральным положением в ярких событиях, ощущением того, что он сам пожелал и создал свою судьбу, уверенностью в вечности и бессмертии, убежденностью в способности узнать секрет жизни, ощущением способности обладать полным знанием о происходящих повсюду событиях и о влиянии, которое оказывает желание что-либо изменить.

Для восстановления этой необходимости эгоизма в своем собственном маленьком «я» человек также нашел средства (вдохновительные, художественные, наркотические), чтобы находиться «вне себя», чтобы почувствовать себя чем-то большим, чем он есть на самом деле. При всем должном уважении я вижу недавний пример этого неистребимого внутреннего желания у последователей Дарвина, которые настаивают на том, что человек теперь, когда он осознает себя частью эволюции и может научиться управлять ею в какой-то мере посредством этого осознания, становится венцом и целью эволюции, а не существом, с которого довольно уже того, что он восстановит то, что разрушил и натворил в том крохотном и темном уголке, который он, в лучшем случае, может знать.

Сталкиваясь с одним из обычных апофеозов человека со стороны строгого во всех прочих отношениях ученого, я вспоминаю замечание женщины, с которой мы вместе учились, выразившей глубину нашей тьмы прямо, как это свойственно женщинам. Ее кавалер высказал вслух мысль, что жизнь — это, конечно, странная штука. Последовала пауза, которую он принял за проникновенное согласие. Но она спокойно спросила: «… по сравнению с чем?»

Если «сверх-я» сохранило мораль человека, но поработило его, эго более гибко дает ему меру человеческого равновесия, но не без опасных иллюзий — и, должен добавить, разрушительной ярости, которая сопровождает их падение.

Но где в животной природе предтеча человеческого эго? Человек всегда пытался проецировать то, что он называет своей собственной «животной природой», т. е. его деление «оно — сверх-я» на животных, сравнивая, например, свою жадность с тем, как едят собаки, или ярость с яростью тигра. Многие «бестиарии» (борцы с дикими зверями) приписывают животным худшие пороки и конфликты человека. Один из недавно изданных календарей описывает средневековый взгляд, согласно которому лев никогда не переедает, а «когда он чувствует, что может переесть, он кладет себе лапу в пасть, чтобы остановить себя».

Итак, здесь человек так же приписывает льву внутренний мир, в котором он осознает запретное желание и активно останавливает себя, чтобы не «поддаться», как наше сознание борется с желанием. С другой стороны, наше бесконечное противоречие ведет к тому, что мы видим самые возвышенные добродетели в образе животных: мы храбры как львы, кротки как ягнята и видим в спокойном взгляде темноглазой красавицы таинственные глаза оленихи.

Что мы не приписываем животным и обычно с удивлением обнаруживаем в статьях и кинофильмах, сделанных в их естественной среде обитания — это определенное встроенное равновесие, ограничение и дисциплину в своей экологической нише выживания и деятельности. Для аналогии с тем, что мы называем «эго», нам, может быть, придется рассмотреть определенное чистое самоограничение и избирательную дисциплину в жизни даже самых «диких» животных: встроенный регулятор, предотвращающий (или подавляющий) излишние кровавые убийства, неуместные проявления сексуальности, бессмысленную ярость и приносящую вред панику, регулятор, который допускает отдых и игру наряду с готовностью к нападению в состоянии голода или для отражения агрессии.

Подобным образом различные виды животных пользуются совместно средой обитания с минимумом взаимного вмешательства или раздражения, причем каждый думает о своей нише окружающей среды, если и пока жизненные интересы не начинают пересекаться. Таким образом, состояние приспособленного животного определяется тем, что мы могли бы назвать экологической целостностью.

Однако для человека, чтобы «дожить» на его уровне до приспособительного единства животного, требуется взаимная регуляция внутренней мотивации и технико-социальное изобретательство, которых он, по всей видимости, достигает лишь в славные, но непродолжительные периоды своей жизни. Но для новой ли славы или просто для выживания он должен теперь занять свое место в более осознанной последовательности поколений своей психосоциальной вселенной. Мы не должны ни на миг забывать, что до сих пор в своей истории человек реализовал план своих возможностей только фрагментарно. Этому есть много причин. История регистрирует триумфы совершенства, достигнутого в определенных эрах и регионах, и предоставляет нам примеры человеческой способности, преходящие и все же оставшиеся в формах и словах, в которых они полностью сохраняются.