понятно. Там стоял такой густой запах, который явно свидетельствовал — местечко используется в качестве отхожего места, и ни для чего более. Желающие приобщиться к культуре, а не к сортиру, сейчас плотно толпятся вокруг сцены и хлопают, кричат от восторга, радуются. Вообще, комсомольский народ такой — молодой, задорный и умеет получать радость от всего, в том числе от незамысловатого самодеятельного искусства. А кто-то получает радость от грохота взрыва и кровавых ошметков.

Я проскользнул незаметно за штабелем досок. Сапер уже возился в сумке, видимо, заканчивая активировать взрыватель. Движения его были размеренными, точными.

Стремительно я ринулся к нему, на ходу выщелкивая из рукоятки шило. Упер острие в спину и прошипел:

— Запорю. Вынь руку из сумки!

Стоявший в нескольких шагах в стороне Конторщик, наконец, соизволил меня заметить. И изумленно застыл. Да, картина Репина «Не ждали»!

— Идешь со мной. Бодро, но осторожно, — напутствовал я Сапера, не давая ему сдвинуться и сжав свободной рукой как в тисках кисть его руки, державшей сумку. — И аккуратнее, Артем Авенирович. Не трясите машинку. Нам еще пожить надо.

Сапер только вздохнул в ответ. Он давно узнал мой голос и примерно представлял, зачем и почему я здесь.

— Эка вы, Александр Николаевич, — с обидой протянул он. — Весь праздник портите.

— Да отпустите его. Мы все поняли, — приблизился Конторщик.

— Я вас не на праздник, а на работу нанимал, господа. — Я отпустил Сапера, видя, что тот больше не намерен швыряться взрывчаткой. — И никакой команды я не давал. Или я что-то запамятовал?

— Решили подарок вам сделать, — скривился Конторщик.

Я на такую наглость даже не нашелся что возразить, только приказал:

— Помолчите все. Возвращаемся…

Когда добрались со смертельным грузом в логово, уже совсем стемнело. В моих спутниках ощущалось нешуточное разочарование от того, что затея сорвалась. Обида была на меня. А вот раскаянья что-то совсем не наблюдалось.

— Опробовать адскую машинку надо было, — уже в логове, накатив в стакан самогона и все не решаясь его выпить, оправдывался Конторщик. Кажется, до него постепенно начинало доходить, какую непозволительную и опасную вольницу они устроили.

— Вы у адмирала Колчака тоже творили что в голову взбредет? — зло спросил я.

— И даже больше, — заверил Конторщик. — Свободный полет творческой фантазии. Сжечь деревню с большевиками. Рабочих в подвале залить ледяной водой… Александр Васильевич, надо отдать ему должное, давал простор для личной инициативы.

— Поэтому его и шлепнули, — заметил я.

— Да мы все на долгую жизнь как-то не рассчитываем. Знаете, мне смерть ближе, чем такая жизнь, — вздохнул Конторщик.

— Ближе, дальше. Это все мелкобуржуазная лирика. Мы же дворяне. У нас есть долг — освобождение России от большевистского отребья. А для этого нужны стальная дисциплина, железная собранность, хладнокровная жестокость. И на этом пути я буду до запятой выполнять то, что мне приказывает командование. А вы будете выполнять то, что приказываю я. Не больше, но и не меньше. Все остальное — неповиновение и дезертирство с поля боя. Надеюсь, я излагаю доступно.

— Более чем, — кивнул Конторщик.

— Повинуемся, наш эмир, — проворковала Авдотья.

— Повторять не буду, — завершил я разговор и вышел из «будуара»…

На следующий день я получил шифровку от Птицееда. Там он указал конкретный объект террора, который должен исполнить Сансон. Ну что, хорошего мало… Хотя могло быть и хуже.

Я запросил срочную встречу с куратором. Да, нам было что обсудить. Похоже, приближалось то, чего мы опасались — время принятия окончательного решения…

Глава 23

Вокруг цирка водили двугорбого огромного верблюда, и детвора радостно визжала, глядя на необыкновенное животное. А счастливчики катались на нем за определенную плату. Прыгали клоуны. Ловко летали по воздуху, презрев законы притяжения, акробаты.

Все это походило на гастроли бродячего цирка. Однако цирк был государственный, просто с трудом сводил концы с концами, и для прокорма животных приходилось идти вот на такие старые уличные цирковые трюки. Прошлым летом тут вообще катали желающих на слоне. А не так далеко, на Садово-Самотечной улице, бродячие цыгане пели и плясали в компании с побитым молью, видавшим виды и достойным пенсии косолапым мишкой. Москва на протяжении всей своей истории страстно любила уличные развлечения и пляски.

Рядом с цирком, в сквере на Цветном бульваре, мы вели напряженный разговор с куратором. Так сказать, разнообразим географию. Не все нам в тесной, без окон, каморке в ГУМе точить лясы и решать судьбы мира. Срочные встречи у нас определены в разных примечательных районах Москвы. Совмещаем полезное с приятным — любуемся достопримечательностями и тушим пожар, который вспыхивает неожиданно и стремится спалить всю нашу выстраданную операцию.

До нас доносились радостные детские крики, восклицания клоунов, разных зазывал и прочих артистов. И тут мне подумалось, что жизнь у человека именно такова, каков род его деятельности. Детям положено развлекаться и учиться, вот и постигают они радость и интерес всего сущего. Их родителям положено радоваться за своих детей. И все сверкает для них в такой день — весело и празднично. А мы в это же время и в том же пространстве вычищаем из общества всю грязь, потому что, кроме нас, и вычищать ее некому. Вот и кажется этот мир нам покрытым копотью и пороховым нагаром. Все это иллюзии, конечно. Мы, прямоходящие, вообще мастера иллюзий и самообмана. Наверное, потому, что мир без иллюзий — это неподъемная ноша для человека.

— Чего-то подобного и следовало ожидать, — произнес куратор, выслушав последние новости.

Вылазка с несостоявшимся терактом в пролетарский клуб «Новатор» его не особенно заинтересовала; предотвратили — уже хорошо. Все равно потом со всеми лиходеями рассчитаемся за все. Главное, чтобы таких эксцессов исполнителей не наблюдалось впредь.

То, что пришлось ликвидировать Охотника, тоже не произвело впечатления. Я лишь удостоился похвалы, что настолько удачно локализовал ситуацию. Куратор почему-то был уверен, что Птицеед и его хозяева проглотят мою версию и не поморщатся. Ведь Охотник вполне мог попасться в сети ОГПУ и работать на них. Концы обрублены — и ладно. Иначе если, обжегшись на молоке, дуть на воду, тогда им придется сворачивать деятельность моей ячейки, а на Большой Взрыв слишком много поставлено.

Меня волновал один вопрос.

— Наследили мы все-таки с поджогом в Люблино. Как бы угрозыск не вышел на нашу малину. Они ребята тертые, запросто могут.

— Не ваша забота, — отмахнулся куратор как от чего-то второстепенного.

Это хорошо. За один момент можно не беспокоиться. Точнее, теперь более сосредоточенно можно беспокоиться по еще множеству проблем, не размениваясь на мелочи.

Не особенно удивил Петра Петровича и объект террора.