А что потом? Как мне объяснить моему шпионскому начальству неудачу? Ну не добили посла. Ранили. Теперь он в больнице. В общем, не пришибли насмерть, но напугали знатно.

Ну что, теперь можно сниматься. И строчить шифровку Птицееду — все сделано. Результат не знаю, но видел — попали в супостата. Ждем благодарности от начальства.

Эх, моими бы устами да мед пить. В какой-то миг Фортуна состроила недовольную гримасу, и все покатилось куда-то не туда. И пошло вразнос.

Мирослав уже почти зашел за угол. И тут опять грохнуло.

Этот выстрел был погромче, чем из «нагана». Лупили из чего-то типа «мосинки».

Троцкист рухнул как подкошенный сноп. Мордой прямо в сугроб.

Я навел резкость бинокля. Мирослав корчился в снегу. Дернулся. Замер. Явно не жилец.

Что же, кикиморы болотные вас всех защекочи, здесь творится?!

Глава 27

Я глядел в окно своей конуры в задумчиво-бездумном состоянии. Это когда вид задумчивый, а голова пустая.

День был пасмурный, пришла оттепель, но радости не принесла. Настроение странное. Будто я подошел к обрыву. А там или перепрыгну через пропасть, или головой вниз. Напряжение росло, хотя внешне ничего не происходило за те три дня, что прошли после покушения на посла.

В окошко было видно, как на Верблюжью Плешку из правления артели плавно, как океанская яхта, выплыла Авдотья, дитя серебряного века, в коротком кротовом жакете и длинной юбке, а также замысловатой шляпке.

Хрустя снежком, там уже нервно нарезал круги «Ромео». Он несколько дней не появлялся, но потом его потрепанное пальто опять замелькало на Плешке. И снова он томно взирал на окна высокого терема, где живет его отрада.

Заметив Авдотью, он весь подобрался, как охотничий пес, почуявший утку. Но приближаться побоялся.

К моему удивлению, Авдотья сама подправила курс. Проходя мимо парня, взяла его ласково под ручку. Чмокнула в щеку. Когда он потянулся обнять ее в ответ, кинула что-то резкое и гордо удалилась. А он так и остался стоять, завороженно смотря ей вслед.

Страсти похлеще бульварных французских романов. Может, все же пора вызвать ему санитаров? Пропадет ведь. И что он будет делать, когда мы изымем из общества даму его сердца?

Изъять, не изъять? Засыпались, не засыпались? Мы с куратором все пытались оценить, что же это было? Зачем кто-то пристрелил пламенного борца за светлое троцкистское будущее всего человечества?

В дальнейшей суете с покушением и его последствиями я, слава богу, активно не участвовал. Ушел по маршруту отхода. Успел, правда, оценить, что неизвестный стрелок выбрал удобную точку — мимо него не пройдешь. Жахнул из карабина. Хорошо отработал, профессионально.

Вот было с самого начала чувство, что так просто все у нас не пройдет. Недаром куратор просил меня задуматься, зачем мне дали подробные инструкции — где, как и во сколько ликвидировать жертву. Разумнее было бы подобные мелкие детали отдать на волю исполнителя, потому что на местности ему куда виднее, как работать. Но инструкции были однозначными и не терпящими трактовки и изменений.

Теперь все стало понятно. Разработчикам акции мало было просто грохнуть посла. Нужно было еще и представить перед лицом всего мира убийцу во всей многогранности его личности и биографии. А кто он? Убежденный комсомолец, при этом не просто рядовой комсомолец, а освобожденный руководитель фабричной комсомольской организации. А еще — бывший боец войск ОГПУ. Какой повод поднять вселенский шум, что в коварном убийстве дипломатического представителя европейской страны виноваты советское государство и коммунистическая идеология. И с СССР никаких дел иметь нельзя. Резонанс был бы огромный, для чего и затевалось. Долго потом отмываться нашему государству пришлось бы. И с Германией отношения были бы прилично подпорчены. Какими бы словами немецкие власти потом объясняли своему населению, почему продолжают тесно сотрудничать со страной, чья тайная служба принародно убила их полномочного посла?

На место происшествия быстренько прилетели все — и ОГПУ, и прокуратура, и угрозыск, и даже МИД. Точку, откуда стреляли, установили быстро. Ни гильзы, ни оружия на месте не нашли. И следов особых не было.

Оперативные сотрудники долго опрашивали окрестных жителей, пытаясь установить, кто из посторонних слонялся по окрестностям перед пальбой. Нашлись свидетели. Припомнили какого-то парня, тершегося около стрелковой позиции. Внешность описать не могли — какой-то он был усредненный и серый. Только запомнилась походка вразвалку.

Походка вразвалку. Знакомое, да. Неужто тот самый топтун, что следил за мной? Может, сам Птицеед? Вряд ли. Не царское это дело — по закоулкам топтать за объектом, а потом палить в цель. Координатор сам не убивает. Не взрывает. Не совершает вредительские акты. Он дергает за ниточки, к которым у него привязаны марионетки, и те уже делают все что надо. А эта марионетка, похоже, у него самая близкая, на подхвате, на все руки мастер — и шпик, и стрелок.

И при этом как стрелок он хорош, ничего не скажешь. А мне в голову долбила неприятная и тревожная мысль. Ведь так же качественно он может отработать и по кому-нибудь из членов правительства. Или снова по тому же послу, уже без посредников. Да по кому угодно. Еще один довод, что нужно сметать с доски не только самого Птицееда, но и все его окружение. Иначе нам покоя не видать…

Между тем время медленно, но неуклонно двигалось к моменту Большого Взрыва. Сапер был полон энтузиазма и бодро отчитывался, сколько еще тротила заложил, сколько осталось. И, вишенка на тортике — он уже начал тянуть провода! Аж сердце радовалось за него. Человек на своем месте. Душой и телом отдан любимой работе. Таких искренних энтузиастов побольше бы в народном хозяйстве, глядишь, и пятилетку бы за два года закончили.

После учиненного мной разноса мои затейники-террористы немного затихли. Уже не устраивали былых славных представлений. И вообще с каждым днем были все больше собранны и задумчивы. Шкурой ощущали приближение долгожданного часа.

Как мне казалось, часть команды пребывала в некой растерянности. Потому что начинала задумываться о последствиях — смена базирования, укрывательство от чекистов, которые будут рыскать с мечтой испить вражьей крови. Перемены в существовании намечались кардинальные. Уже не будет уютной артели, а грядет тесное душное подполье, где надо будет выживать. Так что есть над чем задуматься и чем озаботиться. Только Сапер был радостно и безраздельно отдан работе. Да еще Авдотья не скрывала своего ликования.

— Наконец-то увижу нечто по-настоящему стоящее, — ворковала она, выписывая накладные, которые мне надо было везти на