что бы он сказал, узнав про Второе бюро, в ящичках которого и лежит его досье? Там ребята вряд ли мечтают о мировой революции, зато любят цеплять на этот крючок наивных дураков.

Я строго и сурово потребовал от него отчет. Тут он и начал излагать, что не сидел сложа руки. Вел подрывную идеологическую работу. Сколотил организацию в составе пятнадцати человек. В общем, разлагает существующий строй как может.

— Как названа организация? — требовательно спросил я.

— «Путь Ильича».

Ну прям как колхоз назвали. Я сдержал усмешку и похвалил подпольщика-троцкиста. Мирослав расцвел, как летний цветок на клумбе.

Интересно, чем именно он так ценен для Птицееда, что пришлось идти с ним на срочную встречу? Запутавшийся в беспорядочных мыслях, сверхценных идеях, истериках, уже и не такой юный человек, которого пригрели и охмурили фундаментальные троцкисты. На первый взгляд слишком опасным он не казался. Ну нервный, ну слегка чокнутый — или не так уж и слегка. Мало, что ли, чокнутых? Хотя я много имел дел с такими вот неврастеничными субъектами. И знал, что именно они и есть наиболее опасные существа. Для фанатиков нет тормозов. Жизнь чужая или своя не значит для них ничего. И не столько важны какие-то их профессиональные навыки, физические кондиции, боевой опыт. Похоже, этот был как раз из той породы.

Он все трещал о своих чувствах, опыте борьбы, о своих достижениях. Потом перешел к провалам и сразу стал удрученным.

— Я до сих пор не могу спать ночами. У меня был шанс. И я его упустил! — трагично произнес он.

— Не все шансы реализовываются, — мудро отозвался я.

— Но это исторический шанс. Он прошел мимо меня. Он был на расстоянии вытянутой руки. А я не смог. Испугался… Нет, скорее растерялся. И упустил! — Он так треснул себя по ноге, что я испугался — сломает ведь, как мне его потом в дело пускать — на костылях? Интересно, что же за исторический шанс он упустил?

Тут он мне подробнее изложил историю этого своего удивительного шанса. И мне сразу как-то поплохело, неприятный нервный озноб пополз по коже. Оказывается, этот кретин недавно едва не пристрелил Сталина!

Нет, надо что-то делать с охраной первых лиц. Куратору все изложу. У него есть выходы наверх, пусть что-то решают. Фактически судьба всей страны во многом сегодня зависит от одного человека. Слава богу, этот Сансон все же еще имел хоть какие-то тормоза, пусть то был и обычный страх.

Мирослав тут же поспешил меня переубедить:

— В следующий раз все будет иначе. Я смогу.

— Нет, дорогой друг. Отныне ты делаешь что-то только с нашего ведома. Понятно?

— Понятно, — с готовностью произнес Мирослав. А потом с какой-то детской потаенной надеждой на чудо спросил: — А вы Троцкого видели?

— Видел, — кивнул я.

И не соврал. В Гражданскую меня, мальчонку несмышленого, родителей которого жестоко казнили беляки, приютил ставший для меня и домом, и защитой полк РККА. Во время пребывания там и видел этого Льва революции — век бы его не видать, ирода. Уже тогда, еще ребенком, я понял — вот как она выглядит, погибель и разруха. На каком-то дьявольском, огромном, пышущем паром и разбрасывающем искры бронепоезде, окруженный своей карательной командой, готовой ставить к стенке кого угодно — хоть своих, хоть чужих. Хотя тогда он был на высоте, считался чуть ли не спасителем молодой советской республики, отцом Красной армии, но я ощущал в нем зло.

Конечно, всего этого его фанатику не скажешь. Поэтому я воодушевленно произнес следующее:

— Товарищ Троцкий считает, что сила нашей правды в том, что она живет в каждом из нас. И в готовности отдать за нее все. В том числе жизнь.

— Я не дрогну ни на секунду. И погибну, как истинный сын революции. Приказывайте.

— Тут не беспокойся. Прикажем, — заверил я. — В твоей организации есть верные, готовые на схватку и риск люди?

Мирослав горестно вздохнул:

— Были. Теперь нет.

— Что с ними произошло? — обеспокоился я. Если часть его команды повязали, тогда возникает совсем другая и абсолютно мне не нужная позиция на игровой доске.

— Николай Шелест. Считал его надежным, как крепостная стена. Только крепость оказалась из соломы. Струсил. Перед самым делом.

— Бывает и такое.

— Второй. Родион Панарин. Казался еще надежнее. Перед делом не струсил… Но во время дела проявил факт малодушия, а потом и предательства.

— Предательства?

— Да. И за это был мной ликвидирован.

О-па. А парень уже реально вступил на тропу террора. Начал с убийства своего же товарища. Это означало, что уже не остановится ни перед чем и никогда.

— Тогда придется все делать тебе самому, — сказал я.

— Это меня не остановит.

— Умеешь стрелять?

— Доводилось, — кивнул Мирослав. — Всяко много делал, когда сам дрессированным волком у проклятых узурпаторов был. В войсках ОГПУ.

— Не промахнешься из «нагана»?

— Не промахнусь. Если надо, зубами догрызу. Какая цель?

— Об этом позже.

Мне бы самому знать, какая цель. А то может такая быть, что всю нашу конспиративную лавочку придется сворачивать в считаные часы. Но пока выжидаем. Ждем указаний.

Весточек больше от Птицееда не было. Судя по всему, дело оттягивалось. И опять ожидание. Пролетали мимо в бессмысленном вращении дни за днями, вызывая ощущение какой-то бесцельности всей этот карусели.

Впрочем, слишком долго скучать мне не дали. Кто ждет приключений, тот их обязательно дождется. Особенно с такими подручными.

Ох, тяжело идти по канату. Особенно когда его раскачивают твои якобы соратники.

А они качнули так качнули…

Глава 22

На заснеженной Верблюжьей Плешке комендант, строго подперев бока, назидательно отчитывал «Ромео». Тот стоял, понурившись, но вид имел не смиренный, а скорее упертый, как бычок, которого пытаются загнать в стойло, а он никак этого не хочет, потому что рядом на зеленом лугу пасется столько красивых коровушек и телушек.

— И что ты сюда все ходишь? Над тобой вся округа хохочет. Даже уже «золотарики» на тебя косятся и хохочут. Тьфу, — сплюнул комендант.

Замечание про «золотарей» было особенно обидным. Тут по соседству располагались площадки специальной техники, конно-гужевой парк и различные строения «Мосочистки». Оттуда при попутном ветре постоянно долетали зловонные запахи — притом иногда такие, что хотелось броситься в Яузу. Тут же раскинулось их общежитие, а публика там была буйная, хотя и веселая. Народ относился к «золотарикам», как их прозвали за глаза, как и положено — с признанием необходимости их существования в мире и вместе с тем со стойким желанием держаться от них подальше. Пасть в их глазах —