Мы прождали более двух часов, держа оружие наготове. Наконец один из товарищей спустился вниз, насвистывая. Это был условленный сигнал, чтобы не приняли его за охранника. Он предупредил, что план сорван, и велел подниматься к остальным. Стояла суматоха: немцы уже заняли двор.

Что вы знали о происходящем в то же время в Крематории IV?

Ровным счетом ничего. Мы узнали о случившемся только на следующий день, потому что эсэсовцы окружили наш крематорий и не давали никому уйти. Они были одеты в военную форму и вооружены тяжелыми пулеметами, как будто собирались на войну. Лемке спас нам жизнь, приказав не двигаться. В Крематории II все, кто пытался бежать, были убиты. Если бы он не был так тверд, некоторые, возможно, попытались бы прорваться наружу. Но мы остались.

Эсэсовец, охранявший наш крематорий, который быстро сбежал, когда понял, что ему грозит смерть, вернулся с подкреплением. Он послал за русским, который обычно присматривал за его велосипедом. Готовясь к восстанию, тот проколол шины велосипеда, чтобы задержать немца, если тот захочет сообщить коменданту. Когда немец это понял, он пришел в ярость и на наших глазах избил русского до смерти. По крайней мере, в одном я почувствовал облегчение: когда поднялся из подвала, у меня было время обойти крематорий и забрать одежду, спрятанную в угольной комнате. Я сразу же оторвал пришитый номер, потому что, если бы они нашли ее без дырок и с моим номером, поняли бы, что я намеревался сбежать.

Мы оставались там всю ночь. Они не вошли.

На следующий день немцы потребовали, чтобы тридцать человек вышли и продолжили незаконченную работу в Крематории II. Я решил присоединиться к этой группе, так как потерял всякую надежду выжить в противном случае. Солдаты все еще окружали крематорий, и было лишь вопросом времени, когда они нападут, если мы не выберемся сами. Вопреки моим ожиданиям, они не убили нас на месте. Нас отправили в Крематорий II. Там двое или трое заключенных, которые не пытались бежать, были еще живы и рассказали о произошедшем. До того мы еще не знали, что остальные, те, кто пытался бежать, были схвачены и убиты. Выжившие рассказали нам, что сделали с Каролем, обычным немецким капо-уголовником, который, по всей видимости, донес и раскрыл план восстания. Они избили его и бросили в печь, даже не раздев.

Мы вернулись к работе, чтобы сжечь тела, оставшиеся в газовой камере. Вечером должна была прибыть группа помощи, чтобы заменить нас. Но мы работали тридцать шесть часов подряд, и никто не беспокоился. Наконец нам разрешили подняться и отдохнуть. Тогда-то тела сбежавших заключенных и были разложены во дворе крематория, а затем отнесены в печи для сожжения. Только занимались ими другие заключенные. Немцы не хотели, чтобы работники зондеркоманды сжигали тела собственных товарищей, опасаясь, что это приведет ко второму восстанию. Позже последние люди, отказавшиеся покинуть Крематорий III одновременно со мной, были все же переведены в Крематорий II, где присоединились к нам.

Крематорий III с тех пор не использовался, и вскоре после восстания его начали разбирать. Крематорий IV уже не использовался, так как во время восстания работники зондеркоманды успели его взорвать. Было начало октября, и только Крематорий II продолжал работать. Но не в прежнем темпе: составы теперь прибывали не так регулярно.

Значит, вас так и не наказали по-настоящему?

Мы были уверены, что расплаты не миновать, что немцы используют нас, потому что мы им еще нужны, а потом просто разделаются с нами. Я не знаю, сколько человек еще оставалось в живых в Крематориях IV и V, но вряд ли много. Мы были практически последними выжившими. Немцы составили список живых и мертвых и пришли к выводу, что двух человек не хватает. Они позвонили Камински, обер-капо крематория, чтобы узнать, кого не хватает и где они находятся. Этими двумя оказались русский Иван и поляк Кароль. Камински пришлось объясниться, что случилось с Каролем, и сказать, что его сожгли. Немцы не хотели ему верить. Тогда в доказательство нам пришлось разбирать пепел и рыться в нем, пока не нашли металлические пуговицы с куртки Кароля. Позже мы узнали, что немцы приходили за Камински около четырех часов утра. Больше его не видели.

Ивана по-прежнему нигде не было, и пока его не нашли, сигнал тревоги не утихал. Наконец через две недели Ивана нашли в небольшой деревушке. Его привезли живым и казнили в крематории. Остальных русских перевели в другое место. Мы остались в крематории одни, и немцы стали внимательно следить за нами. У нас больше не было никакой свободы внутри крематория. К нам даже привели немецких солдат, чтобы те постоянно за нами присматривали. Эти солдаты впервые вошли во двор крематория. Среди них я заметил эсэсовца, которому, казалось, было любопытно посмотреть, что находится внутри. Он колебался, так как, вероятно, не имел на это права. Он все равно спустился вниз, но тут же поднялся обратно. Полагаю, он не дошел дальше раздевалки. Он не увидел никаких тел. Он хотел узнать, но ничего не увидел.

Кроме того, что за вами присматривали, вас как-то еще наказывали?

Через несколько дней в наш крематорий пришли офицер и два солдата. Они позвонили в колокольчик и приказали по пять человек пройти в печное помещение. Пока ждали за дверью, мы все были уверены, что нас собираются убить. Мы не слышали, что происходило внутри, и не видели, как кто-то выходил. Я был в конце очереди – как и всегда, потому что в таких случаях предпочитаю подождать, чтобы понять, что именно происходит, и максимально подготовиться. От отчаяния и тревоги я выкурил последние оставшиеся у меня сигареты. Мы договорились с теми, кто решил идти вперед, чтобы они крикнули, если поймут, что их собираются убивать. Мы бы тогда попытались от отчаяния что-то предпринять, пускай и без малейшего шанса на спасение – лишь бы нас не убили, как баранов.

Когда подошла наша очередь заходить внутрь, нам приказали сформировать четыре группы по пять заключенных и встать перед печами. Два эсэсовца стояли в двух углах комнаты лицом к нам. Офицер находился в центре и отдавал приказы. Он приказал нам раздеться. Я подумал: «Вот и все, это конец!» Затем он приказал нам сложить вещи в кучу в двух метрах перед собой. Мы стояли там неподвижно, голые, вспотевшие, ожидая, что он