Много ли людей погибло во время эвакуационного «марша»?

Да, очень многие погибли. Но я не всегда видел, как это происходило, потому что люди падали от истощения и оставались лежать на земле, пока их не казнили последние эсэсовцы. Некоторым мы пытались помочь, когда они выбивались из сил. Например, тому мальчику, чье имя я забыл. Его брат, Жако Маэстро, был шустрым, умным парнем, который часто передавал нам информацию в лагере. Во время марша мальчика начало рвать кровью. Чтобы не бросать его, я и еще один человек несли его, пока он приходил в себя. У нас, членов зондеркоманды, было немного больше сил, чем у остальных, и мы старались помочь друзьям, чем могли.

Однако в моем вагоне, рядом со мной, умер незнакомый мне человек. Он был югославом, и бедняга уже выглядел почти как скелет. Он умер, но мы были так близко друг к другу, что труп остался стоять, зажатый между мной и моим братом, и никто этого не заметил. Человек умер – но мы уже были словно животные. Первым моим побуждением было обшарить его карманы, с абсурдной мыслью, что он мог хранить что-то съедобное. Все, что я нашел, – это деревянное распятие, и оставил его себе, думая, что если каким-то чудом мне удастся освободиться, то так крестьяне не подумают, что я еврей, и примут меня. Затем нам удалось освободить немного места и положить труп на землю, чтобы можно было на него сесть. На следующий день, когда поезд остановился, чтобы загрузить уголь, я сказал немцу, что в нашем вагоне мертвый человек. Я понял, что он говорит мне выбросить его. Но когда мы подняли труп, он сказал: «Nein! Nicht hier. Spдter!» («Нет, не здесь, позже!») Когда поезд тронулся, нам пришлось выбросить тело, потому что оно уже начало вонять.

Поезд остановился в месте, где рельсы были разбомблены, и мы продолжили путь пешком. Затем сели на грузовые баржи на Дунае. Холод по-прежнему был невыносимым, но, по крайней мере, у нас появилась крыша над головой. Впервые за долгое время нам дали суп, и мы провели ночь на барже. На следующее утро, около пяти часов, нас заставили выйти и пересечь мост с надписью «Линц». Так я понял, что мы в Австрии. Когда мы проходили через город, я увидел женщину, которая выносила мусор. Проходя мимо, я свернул на тротуар, чтобы быстро открыть урну. Схватил горсть картофельных очисток и сунул их под рубашку. Другие хотели сделать то же, но их заметил охранник и начал бить прикладом винтовки. Мне удалось сохранить очистки и съесть их: они ужасно пахли… Но это была еда! Чуть дальше мы пересекли возделанное поле. Ногами пытались копаться в земле в надежде найти остатки урожая. Мне повезло, и я смог обнаружить целую картофелину. Вечером мы заночевали рядом с курятником. Несколько из нас пытались поймать курицу, но безуспешно. Я бы съел курицу живьем, если бы мне удалось ее поймать! Зато мы нашли несколько яиц, которые и были проглочены на месте. На следующий день мы наконец прибыли в Маутхаузен.

Глава VI

Маутхаузен, Мельк и Эбензее

Я не знаю точно, в какой день мы прибыли в Маутхаузен, но думаю, это был конец января. Наша колонна заключенных вошла в лагерь через огромные главные ворота. Справа от них находилось большое здание, которое мы должны были обойти, чтобы попасть в баню. Нас было еще очень много, несмотря на погибших в дороге: чтобы завести всех, потребовалось два дня. Никто не знал, что находится в здании. Заключенные должны были входить группами по пять человек, но выходящих не было видно.

Я две ночи спал на улице, чтобы попасть в баню одним из последних. Со мной были родной брат, двоюродные братья и друзья из Освенцима. Мимо постоянно проходили солдаты и спрашивали: «Wer hat im Sonderkommando gearbeitet?» («Кто работал в зондеркоманде?») Чтобы нас не нашли, я предложил брату сменить фамилию. Если бы меня спросили, вместо Venezia я бы назвал Benezia. Брат не захотел менять имя и сказал, что будет лучше, если мы разделимся, чтобы было больше шансов выжить хотя бы одному из нас.

Наконец мы вошли внутрь, успокоившись тем, что это всего лишь баня, предназначенная для дезинфекции. Она была довольно маленькой. Как и в первый день в Биркенау, нам пришлось полностью раздеться, и заключенные побрили нам головы и все тело. Затем нам присвоили номер. Только, в отличие от Освенцима, он не был вытатуирован. Освенцим – единственное место, где татуировали заключенных. Нам выдали что-то вроде железного браслета с пластиной. На моем был номер 118554. Такой был у меня номер в Маутхаузене. Когда меня спросили об имени, я назвал «Бенеция», но меня не поняли и записали «Бенетти».

Когда мы вышли из душа, пришлось выйти на улицу и выстроиться в ряд по пятеро, голыми и мокрыми, на снегу и холоде. Мы должны были дождаться, пока нас не станет пятьдесят человек в ряду, и только после этого могли отправиться в барак, расположенный сзади и слева. Даже если бы мы были одеты, холод был бы совершенно невыносим. А так, голые, после душа – вы не можете себе даже представить, насколько это больно. Но человек, который нас сопровождал, оставался бесстрастным, он ждал и заставлял нас идти к бараку не слишком быстро. Снаружи здание было похоже на бараки в Биркенау, за исключением того, что, по-моему, нужно было подняться по двум ступенькам, прежде чем войти. Внутри не было ничего, даже нар. Единственное, что было хорошо, – это линолеум на полу и окна, которые не были разбиты и немного защищали нас от холода.

Вы оставались голыми, даже когда спали?

Совершенно верно: голые и в ужасной тесноте, как сардины в банке, потому что места для всех не хватало. На следующее утро, примерно в десять или одиннадцать часов, пришли офицеры СС, чтобы собрать около трехсот человек. Они вызывали нас в алфавитном порядке. Я оказался в группе с двумя двоюродными братьями Габбай, но не с моим братом. В конце концов нас отправили в другой барак, чтобы дать что-нибудь из одежды. Нам также дали суп, а затем, погрузив в вагоны, перевезли в новый лагерь – Мельк.

Дорога заняла шесть-семь часов, не больше. Бараки отличались от тех, которые