и надсаженно хрипя, – участковый перекрывал Игорю дорогу, и тогда Сметанин плашмя повалился на ворох тумана, устремляясь в другую сторону, к гагаровскому скрадку, со скрипом передернул несмазанный затвор карабина и выстрелил вторично.

Пуля гулко щелкнула около самого уха Шайдукова, срезая с дерева крупный низкий сук, раскроила воздух, словно арбуз, ушла за спину; щеку, висок ожгло горячим воздухом, на фуражке старшего лейтенанта треснул металлический ободок, вставленный в верх, и участковый выругался по матушке, во весь голос, потом добавил бесполезное – все равно Сметанин его не послушается, – выплюнутое вместе с матом, слипшееся вместе с ним и прозвучавшее, будто мат:

– Стой!

Как бы не так. Сметанин нырнул под шевелящийся пласт, возникший на мгновение сбоку, по-змеиному гибко вывернул голову, снова нырнул и очутился прямо перед гагаровским скрадком. Шайдуков, засекший Игоря, болезненно охнул – ведь Гагаров не выдержит, выпрыгнет из своей люльки, а у Сметанина в карабине должно быть пять патронов, два из них он сжег, три осталось, и с этих патронов он запросто может уложить напарника.

– Гагаров, не высовывайся, – прокричал Шайдуков, – я кому сказал: не высовы… – Он споткнулся, хлебнул полный рот ночного воздуха: Гагаров поднялся над своим скрадком и встал на пути Сметанина. – Стреляй, Гагаров, стреляй, не бойся. – Шайдуков оглушил себя собственным криком, но было поздно, Сметанин опередил его напарника, снова с головы до ног окрасился розовым светом. Он попал в Гагарова, пуля отшвырнула того в кусты, на лету у него свалились очки, а из мигом ослабшей руки вывалился пистолет.

– Сволочь! – Голос у старшего лейтенанта разом сел. – Мразь! – вскинул свой «макаров», большим пальцем отвел вниз предохранительный флажок, выстрелил в Сметанина.

Но того уже не было на месте, только в тумане зияла дырка, украшенная несколькими дымными лохмотьями, которые не стояли на месте, двигались, шевелились, Шайдуков выстрелил еще раз, целя в дырку – ведь Сметанин нырнул в нее, как в берлогу, услышал свист своей пули и болезненно сморщился – не попал, вновь выкрикнул бессвязно, уже не владея собой:

– Мразь! Тебе за это вышка будет… Вышка! – Выстрелил в третий раз, надеясь вслепую попасть в Сметанина, но выстрела не последовало, пистолет пусто щелкнул у него в руке: патрон не смогла подать в ствол ослабшая пружина обоймы.

Шайдуков выругался.

Бросился к скрадку, около которого лежал Гагаров, охнул сдавленно: тот лежал безвольный, тело распустилось, обмякло, как у мертвого, ноги подогнулись, будто в них не было костей, так ноги подворачиваются только у мертвых людей, одна рука неловко подломилась, ушла под тело, и Шайдуков просипел едва слышно:

– Гагаров… Ты жив, Гагаров?

Гагаров не ответил. Он не шевелился, лицо его было плоским, темным, чужим, из уголка рта выползла медленная ленивая струйка, пролилась к ключице, и Шайдукову стало больно, как больно было, наверное, и Гагарову, ктогда в него попала пуля.

И откуда только у Сметанина оказался карабин? Наверное, пришиб кого-нибудь из служивых людей в тайге и забрал оружие, не иначе. По тайге со стволами ныне кто только не ходит! Геологи, лесники, звероводы, охотники, врачи, ищущие лекарство от энцефалита, у других людей оружия нет… Значит, Сметанин наткнулся на кого-то из этих… кто ртом любит ловить мух. Шайдуков встряхнул напарника:

– Гагаров! А, Гагаров! Ты жив?

Серая рубашка напарника набухла темным, и Шайдуков расстегнул на нем рубашку, сунул в распах платок, накрыл им рану – такую небольшую и безобидную на вид, отвел лицо в сторону: от Гагарова пахло подгорелым мясом.

– Ну, Сметанин, ну, га-ад, – пробормотал он, привстал на коленях, – берегись! Пока я не заловлю тебя – не успокоюсь. – И, сорвавшись на слезное сипение, замотал над Гагаровым головой: – Ты крепись, браток, крепись… Потерпи немного, я тебя в больницу доставлю. – Прижал ухо к груди напарника, послушал сердце – бьется ли?

Сердца не было слышно. Шайдуков в темноте нашел пистолет Гагарова, оружие оставлять было нельзя, за штатный «макаров» шкуру снимут и с Гагарова и него самого, сунул ствол в задний карман брюк.

– Держись, братуха! – попробовал подсунуться под Гагарова, взять тело половчее, получше, с первой попытки это не удалось, со второй получилось, взвалил на себя и, покачиваясь, выворачивая голову в сторону темной таежной гряды, которую не смогли скрыть волоки тумана, – там скрылся Сметанин с подругой, – и, ругаясь, моля Бога о том, чтобы Гагаров оказался жив, открыл глаза перед врачами, улыбнулся Шайдукову, поволок напарника к станции.

Он не верил, что такого крепкого полнокровного парня может сшибить какая-то жалкая свинцовая плошка, долька с фиг собачий величиной, – парень все же здоровый, отключился только от боли, от ожога – вон как сильно пахнет от него горелым мясом… Шайдуков, жалея подопечного, матерился, цеплялся руками за неувертливое тело, не давал ему сползти с его спины и снова сомневался в том, что малая пулька могла уложить такого здоровяка: слишком уж все просто, тюк – и человек готов лечь в землю, – нет, тут произошло что-то другое…

Мало видел Шайдуков, в отличие от своих коллег, мертвых людей, и порох нюхал только на охоте, когда бил белок.

– Держись, Гагаров, держись, дыши аккуратненько, сердце особо не тревожь, – просил он на ходу напарника, ему казалось, что тот очнулся, глубоко вздохнул и шевельнулся у него на загорбке, слышит шефа и улыбается, глядя сквозь пелену тумана на звезды, которые туман так же не осилил, не смог замазать грязными белилами, звезды одолели грязь, – и Шайдуков уговаривал Гагарова, просил его ещет немного потерпеть.

Когда добрался до станции, совсем выдохся, – тяжелым оказалось тело напарника, на перроне вспугнул одинокую парочку, то ли поезда ожидавшую, то ли беседовавшую о социальном происхождении нового партийного лидера Горбачева, – слишком страшный, усталый и замаранный кровью был вид старшего лейтенанта; народ пугал и пистолет, небрежно торчавший из расстегнутой кобуры, и мокрый красный след, который тянулся за этим человеком, – ногой толкнул дверь в зал ожидания и просипел:

– Дежурный!

Зал был пуст, одиноко горело окошечко кассы, Шайдуков подтащил напарника прямо к кассе и влез головой в аккуратную квадратную бойницу:

– Де-ежурный!

От него отпрянула старая очкастая кассирша, заверещала, словно побитая коза:

– Я сейчас милицию вызову. Хулиганье! Пьянь! – Она безжалостно секла Шайдукова словами. – Распустились совсем, окорота на вас нету!

Шайдуков, задыхаясь, злясь на ровесницу изобретателя Ползунова, заслуженную