в августе, сентябре и октябре. Аполлон борется с вредными насекомыми, уничтожает ржавчину. Расцветшие плоды под его благоволением служат потребностям человека. Отроки носят по городу масличную ветвь, обвитую шерстью, и вешают её на дверях храма. Песни распеваются по улицам Афин.

В тех же уменьшенных формах рисуется нам Аполлон Пастух. С этим Аполлоном связано много сказок идиллитического и буколического характера. Однажды Гермес увел стада Аполлона. Аполлон отыскал их, причем обменялся с Гермесом примирительными подарками: он дал ему арфу и получил пастушеский посох. В качестве пастуха он пасет стада Лаомеда, круторогих волов по долинам холмистой, увенчанной дубравами Иды. Таким же пастухом он выступает у друга своего Адмета в Ферах. Феры – пастуший сад фассалии, налево от Пагас. У Еврипида Аполлон говорит: «Пришедши в эту страну, я пас быков хозяина и охранял его дом». Хотя и бог по своей природе, он терпеливо довольствовался рабской трапезой. У Адмета были лучшие, быстрые кони, многочисленные стада – и всё это благодаря уходу Аполлона. Он играет и поет впереди пасомых животных. Дикие звери выползают из своих логовищ. Увлекаемая музыкой пляшет пятнистая лань. Но божественная музыка заманивает и нимф: Дафну, Лапифку Коронис, будущую мать Асклепия, укрощает диких зверей и вообще родит повсюду, в окружающей среде, мир и благоволение.

В качестве такого же келейно-миниатюрного бога страны Аполлон выступает прародителем семьи и быта, участвует в обручениях и свадьбах своими благословениями, в Афинах он сопричастен детскому воспитанию, ему посвящена первая стрижка волос. Он поспешает на помощь, он прибегает на крик. Он бог гимназий и палестр. Бог прыжка и полета. Аполлон дает силу в состязаниях кулачного боя. Он сам состязался некогда с Форбасом, заносчивым кулачным бойцом, разграбившим дельфийский храм. Он отвратитель зла и врачеватель, победитель Пифона и Тития, путеводитель на священном пути из Пегас в Дельфы. Тесные и узкие тропинки он раздвигает и расширяет своею палительной стопой. Он весь могущество и сила, устремленные на преуспеяние Эллады. Даже локоны Аполлона источают панацею. В Бассах, мелком местечке при Фигалии, имелся храм Аполлона, скорого подателя помощи, окаймленный горами и лесами Мессении, Илиды и Аркадии. На фризе этого храма была представлена борьба Лапифов с Кентаврами на свадьбе Пирофоя.

Но над всеми этими мелкими разновидностями великого служения богу возвышается культ пифийского Аполлона в Дельфах. Он осуществлялся в феврале месяце в день рождения Аполлона, когда был учрежден Оракул и повержен Пифон. Затем – в середине лета. Это праздновалось возвращение Аполлона из гиперборейских стран под названием Тиофания. В августе происходили музыкальные и гимнастические упражнения, на которые собирались зрители со всех концов мира, не только из Азии и Греции, но даже из Италии. Дельфы являлись тогда средоточием вселенной. Отсюда же Пифии распространялись на Олимп, в Темпейскую долину, в Аргос, в Спарту, в Сикион. В Афинах был воздвигнут роскошный храм пифийскому Аполлону. Имелись такие же храмы и на островах Эгейского моря, в Малой Азии, среди лидийцев и фригийцев, на Крите. Но образцом всему были Дельфы-Рим и Ватикан древнего мира.

Кроме стилистических обрисовок музыкального и пластического характера, в обстановке всенародной помпы и национального торжества, в пифийском Аполлоне особенно рельефно выступают две важнейшие черты: мантика и культ очищения. Что такое мантика? Это энтузиазм безумия, с просветами в будущее, с зрительным восприятием грядущего, овладеваемый человеком под действием Аполлона. В сущности это борьба с близорукостью людей. В Дельфах на золотом треножнике, поставленном над расщелиной скалы, среди холодных испарений, Пифия отвечала на вопросы паломников отрывистыми фразами. Фразы эти обрабатывались жрецами и членами религиозного Совета, причем им всегда придавалась метрическая форма. При истолковании темных выкликов и выкриков вдохновенной Сибиллы жрецами принималась в расчет жизнь всей Эллады в данный момент, общее положение страны в политическом отношении, возможные прогнозы будущего и учет всех действующих сил. Плутарх так характеризует изречения дельфийского оракула: он не говорил, не скрывал, но только намекал. Отсюда и сам Аполлон, рассматриваемый в пророческом аспекте, именуется на греческом языке Локсий.

Мантика, несомненно, существенно аполлонична, как раздвигающая горизонт внешнего и внутреннего зрения черта, как момент преодоления ограниченности человека в пространстве и времени, как фокус единства бытия человеческого, только исторически преломляющегося в чреде прошедшего, настоящего и будущего на кинематографической ленте жизни и становления. Это отблеск настоящей гиперборейской мудрости, не потухающей даже в калейдоскопе бесконечных антропоморфных приспособлений, на какие только была способна во всем человекообразная и человекообразующая Эллада. Тут разрешена одна из величайших проблем премирного монизма, разрешена исключительно духовными средствами, превращением ума и сознания в настоящий магический кристалл, сквозь который человеку открывается его изначальная и неистребимая вечность.

Элемент очищения мы нашли в ликейском Аполлоне, карнейском и дельфийском, в Аполлоне фаргельском. Но выразительнее всего он выступает в Аполлоне пифийском. Хотя Акарнания является почти главным средоточием кафаристики, очистительных жертвоприношений в честь Аполлона, всё же не на ней останавливается глаз историка при обсуждении этого вопроса. Основою этого момента в культе пифийского Аполлона служит кровь – кровь Пифона, символизирующая кровь поверженных пеласгических масс. Мы знаем из легенды, что только после восьмилетней службы у Адмета очистившийся подневольными трудами и рабским унижением Аполлон стал настоящим Фебом – богом чистого духа и благословенно целительных песнопений, богом восторженного пляса и полета, красиво и высоко поднявшегося на пальцы и этим создавшего вечный камень для классической орхестрики. Но и тут связь с переименованными культами обличает всё ту же примесь в солнечном боге пеласгического ингредиента веков. Как бы высоко ни взлетал Аполлон, как бы победоносно ни расстреливал он облака и тучи, освобождая от них бархатные небесные ковры, всё же он ни на минуту не может оторваться от реальной почвы – всё равно, в Малой Азии, на островах Эгейского моря, в Пелопоннесе или же в центре поэтической Фокиды. Он ещё не в силах взорвать тяжелого отпластования столетий в реалистических культурах яфетидо-фамитского происхождения. Солнце действует не мгновенным пожаром, а длительной работой благотворных лучей.

– 7 —

Если Аполлон вдруг появляется в стане своих врагов, то удары его беспощадны. Падают ряды воинов. Он играет стенами, как юноша песком на берегу моря. Так, обращаясь к Диомеду, он говорит: «Отступи и не мысли равняться с богами, гордый титид. Никогда меж собою не будет подобно племя бессмертных богов и по праху влачащихся смертных». Тут величие Аполлона возносится над всеми земными тварями и бросает к его ногам бессильный род человеческий. «Гектор, дерзай, – читаем мы у Гомера в другом месте. – Поборник могучий Зевсом Кронидом с Иды высокой тебе на покров и