Шрифт:
Закладка:
Обращаясь к музыке античной древности, о которой кроме обстоятельного очерка Плутарха имеется довольно мало сведений, мы всё же можем установить интересующие нас разграничения в этом важном вопросе. Музыку Диониса не следует смешивать с музыкой Аполлона. Первая построена на элементарном ритме, на волевых импульсах, переливающихся прямо в мышечные аппараты, на экзальтациях, которые не могут удержаться внутри души и стремятся перейти непосредственно в движение. Вот что значит греческое выражение: бросать быструю ногу в хороводном плясе. Тут быстрая нога является стремительным рефлексом, рожденным в теле вне всякого сознания, вне всякого задерживающего центра. Звук прямо ударил по мышечному нерву, и мышца пришла в движение. У Теокрита мы читаем, что Эрос вырывает на улицу девушек и нимф, и поэт употребляет при этом тоже глагольное выражение, о котором мы говорим при разборе дифирамбического пляса. Самое важное тут – черта рефлекторности и непосредственности, выступающая вне всяких осложнений.
Не такова музыка Аполлона. Она строится на ритмических примитивах, сознательных и апперцептивных и потому рождающих в пластике утонченные и стилизованные формы. Таков пляшущий на пальцах Аполлон, родоначальник классического танца, со всеми его статутами и нормами, в широчайшем смысле слова. Европейский балет, если иметь в виду только классическую структуру, весь от начала и до конца является одним из чудеснейших созданий культа Аполлона. Вот где стоит его треножник, его пылающий жертвенник в современном искусстве. Вот где его неувядающий лавр, сорванный в Тиепейской долине современной музыкальной географии. Вот где хоровод его нимф, аккомпанирующих полетам его высокой мысли – от Тальони до современной, подлинно гениальной Павловой.
По народному преданию Аполлон победил Марсия, чудесно игравшего на флейте, в музыкальном бою. Юноша с длинными золотисто-светлыми кудрями, всегда красивый и молодой, легкий и стремительный в своей походке, чудесный стрелок издалека, предмет вдохновенного творчества Скопаса и Праксителя, выходец с Севера и с Востока, стилизованный в Греции с великим совершенством, Аполлон стоит перед нами в доспехах величия и мужественной гордости. Это лучшее божество в античном пантеоне. Сами боги преклоняются перед ним на Олимпе, когда он натягивает свой лук, чтобы спустить с него золотую стрелу. Даже отдыхая, он прислоняется к колонне и кажется при этом застывшим как бы только на одно мгновение. Рука у него заложена за голову или потянулась к кифаре. Колчан висит вблизи. У Аполлона нет безмятежно покойного сна, погружения в нирвану. Он спит и бодрствует во сне. Существо его всё пронизано импульсами борьбы, войны и движения.
– 10 —
В некоторых посмертных сочинениях Ницше, вышедших под общим названием «Philologia», мы находим фрагменты, свидетельствующие несомненно о том, что новейший Баян бога Диониса прозревал иногда истинное величие Аполлона. «Пение и мимика, – читаем мы тут, – неистово возбужденных масс, были чем-то новым и неслыханным в гомеровскую эпоху, азиатским и восточным. Своим ритмическим и творческим талантом, прирожденным чувством красоты, греки насильно втиснули всё это в рамку трагического. Аполлинический народ заковал могущественный инстинкт в цепи прекрасного. Но несомненно мы имеем тут дело с пленником. Об этом свидетельствует самая строгость драматической композиции». Содержание драмы сведено к мифологии. Количество хоревтов и актеров ограничено. Срок празднества короток. «Погибельнейшая сила природы, тигр и пантера, тянет чашку весов Диониса». Эти признание Ницше следует оценить по достоинству. Такова ли была распланировка расовых элементов в историческом строительстве Эллады, как это, по-видимому, предполагает Ницше, нам в точности неизвестно. Могла быть и совсем иная конструкция социальных сил. Но одно несомненно: гиперборейский культ Аполлона, принесенный ахейскими стрелками из-под стен Трои на родину, был выражением его этнической сущности. Сущность эта всегда и боролась с тигром и пантерой, владычествующими в культе Диониса. Несомненно также и то, что греческая трагедия, вышедшая из длинной и мучительной истории дифирамба, носит на себе печать структуры и критики Аполлона. В другом месте Ницше пишет: «Еврипид близок по духу Сократу. Оба питали глубокое отвращение к древнему эллинизму в политике, в религиозном мышлении». Указания достопримечательное в устах патетического барабанщика дионисовской идеи. Только выражение Ницше не отличается точностью. Еврипид и Сократ отвращались не от древнего эллинизма, не от архаической истории чистого Арио-Эллинства, а от рудиментарных остатков пеласгической культуры, которые давали себя чувствовать постоянно и в позднейшие века. Эта борьба гиперборейского духа с духом пеласгическим. Ницще указывает и на то, что, будучи носителем новой музыки, сторонник Тимотея и Филоксена, Еврипид жестоко критиковал музыку симпозионов, экстатическую и разнузданную, лишенную закономерно-архаических прелестей Аполлона. Собственные мелодии Еврипида, не хоровые, а индивидуальные, проводили захватывающее впечатление на слушателя. В свете всего сказанного это совершенно понятно. В эпоху Сократа время элементарного ритма окончательно прошло. Жил и расцветал в музыкальном творчестве Эллады ритм примитивный с его возможными для того времени апперцепциями, философскими догадками и научными построениями. Народ всё дальше и дальше уходил в своём культурном сознании от поэзии флейт и барабанов к выспренним взлетам струнных кифар. Дионис умирал. Аполлон рождался и расцветал – в эстетике, литературе, в политике.
– 11 —
Наша маленькая земля составляла некогда одно целое с солнцем. В круговороте времени она оторвалась от солнца – сначала огненным кольцом, а потом сгустившимся пламенным шаром. В начале она была так же светла, как солнце. Но потом стала терять свой свет и жар в холодном пространстве мировых пустынь. Скоро сделалась она маленькой красной звездой. Затем темнея и остывая, всплывая среди бесконечных влажных стихий, она частично покрылась корой. Она твердела с каждым часом и продолжала остывать до тех пор, пока могла принять в себя воду паров, налетавших на неё и отлетавших обратно, от прикосновения к слишком горячей, почти огнедышащей земле ураганными взрывами. Так сложилась земля, родились материки, поднимая свои пики среди бушующих океанских волн. Небо было сплошь обложено густыми, черно-синими грозовыми тучами, насыщенными электричеством. Молнии змеились в высоте. Грохотал неумолкающий гром. Жизни ещё не было. Но вот забрезжил огонек жизни в морской тине, в протоплазме батибия, в ультрафиолетовых лучах солнца, в частичках небесной пыли, занесенной на землю аэролитами соседних планет. Тучи стали мало-помалу таять. Потом они совершенно раздымились, открыв путь лучам большого горячего юного солнца. С неба оглянул всё кругом пылающий глаз Феба.
С этого момента начинается,
