Шрифт:
Закладка:
Вот что мы читаем в «Илиаде»:
Настес вел говорящих наречием варварским Каров,
Кои Милет занимали и Фоиров лесистую гору,
И Меандра поток и Микала вершины крутые.
Гомер указывает на то, что Ликейцы, Карийцы, и Троянцы сражались как бы под одним знаменем, составляли боевой союз в борьбе с ахейцами. Это фактическая сторона дела. Но причиною этого явления, несомненно, должно быть признано поклонение одному и тому же богу Бранхидов. Ликию, Карию и Трою нужно считать караван-сарайной дорогой на пути гиперборейских масс. Но что означает гора Фаиры? По этому вопросу мы имеем запутавшее всё дело, внесшее сюда много странных предположений, объяснение писателя IV века по Р. Х. Евстафия. В разных местах своего обширнейшего комментария к «Илиаде» он истолковывает слово Фаиры, беря его в основном его филологическом значении. Это будто бы хвойные шишки или древесные вши. Но такое истолкование слова покоится на совершенно неверном переводе того греческого наименования, которое поставлено у Гомера. Если перевести не по Гнедичу стихи Гомера, то вот что получится: Настес вел Карийцев, говорящих на варварском языке, обитателей Милета и горы Фоиры, покрытой сплошной зеленью листьев. Перед нами богатый лиственный лес, свойственный Флоре тех мест, а не чахоточный экземпляр хвойной растительности, усеянной древесными вшами. Да и натянутым до крайности кажется предположение, что резиденцией столь знаменитого в древности храма, куда стекались поклонники со всех концов мира, было избрано место в таком скудном пейзажном пункте, среди роскошной растительности окрестных пространств.
В 1854 году в Берлине появилась небольшая брошюра под названием: «О существе Аполлона и распространении его культа». Книга эта едва была замечена специалистами, хотя значится упомянутой у Преллера. Тем не менее автор её Шенборн мог бы быть признан инициатором в разрешении вопроса, представляющего колоссальную важность. Прежде всего, он разобрал легенду писателя эпохи Цезаря и Октавиана, Конона, читаемую ныне в превосходном издании «Библиотеки» патриарха Фотия, берлинской печати 1824 года. Он сравнил эту легенду с вариантами её у Лутация Плацидуса, в его комментарии к «Фиваидам» Станция. Детальный анализ, выступающий на фоне исторических концепций, привел его к целому ряду интереснейших выводов.
Греческое, читаемое в тексте Гомера, Шенборн истолковывает, как испорченное иудейское выражение Гор Псирон. Еврейско-арамийское слово Птр значит толковать. Пефер холмом – толкователь сна. Самое слово бранхос Шенборн считает испорченным в греческой передаче словом Пироняг, причём ли значит рот, рон – петь хвалу, яг – начальные буквы еврейского Ягве. Таким образом, названная у Гомера гора является горою, на которой устами людей прославлялось имя иудейского Бога.
Все имена, встречаемые в легенде Конона, Шенборн признает замаскированными гебраистическими наименованиями. Рассказывается о том, что некий Демокл, у Лутация называемый Олус, отправился вместе со своим малолетним сыном из Дельф на поклонение бранхидскому Аполлону. В Милете он потерял мальчика, так что должен был отплыть назад без него. Имя мальчика было Смикрос. Этот Смикрос, или Симерус по Лютацию, с течением времени женился на милетской гражданке, от которой и родился Бранхос. Перед самым разрешением от бремени её посетило видение. Солнечный луч прошел через её рот и горло по всему телу и вышел через генитальные части. Так как горло называется бранхос по-гречески, но и новорожденное существо получило имя Бранхоса. Все это Шенборн отбрасывает, как недоброкачественный мифотворческий материал. Имя Симерус в его транскрипции является опять-таки иудейским словом амирос, что значит одухотворенное праздничное пение. Имя отца Демокла, выступающего у Лутация, как Олус, Шенборн прямо переводит библейским Эль, Иль, Оль: Бог в трансцендентном смысле слова. Оль значит быть впереди, быть могучим. Пение тут рождается от самого Бога – могучего и пре-мирного, метафизического и мистического. Потому-то оно вдохновенно горит энтузиазмом к верховному владыке мира. Бранхос, порожденный Симерусом, это в действительности сын могучего предка и отца музыканта, сам полный не только солнечного света, но и великих музыкально-поэтических откровений, воспитанный на пророчествах, сам пророк и вместитель новых верований. Стаций просто считает его сыном Аполлона: pat rioque aequalis honori.
«Имена милетского мифа, – пишет Шенборн, – ведут нас всеконечно к семитическому народу назад. Но границы семитизма представляются мне недостаточно установленными, равно как нелегко наметить тот пункт, откуда Эль распространял своё влияние, при его широкой популярности на Востоке. Во всяком случае, необходимо точнее изучить древности Ликии, чем это сделано до сих пор, и именно по отношению к Аполлону. Если же Аполлон не эллинийский бог, за которого его часто выдают, то ещё менее надлежит отрицать возможность восточного влияния по отношению к другим божествам греков, хотя бы эти божества и были нам известны только под греческими именами». Считая Ликию и Милет за одно органическое целое, Шенборн называет Делос вторым пунктом, а Дельфы третьим пунктом распространения культа бранхидов на территории Эллады. Это было отливание концепции семитического духа в стилизованные эллинские формы.
Становится понятным приоритет культа Бранхидов перед Дельфами. Аполлон обожествляет музыку, вещает из глубины своего духа. Культ его весь пронизан интеллектуальностью и только по мере приближения к греческим берегам теряет мало-помалу свою метафизическую сущность. Но вдумчивый глаз исследователя может найти его следы повсюду. Не только сам Аполлон сопровождается гебраизированным эпитетом, но и Арес выступает с тем же предикатом. Афина Паллада именуется «Могучая Дева» – могучая в том же духе и стиле, в каком по-иудейски обозначается могущество Аполлона. У Каллимаха в его гимне Зевсу мы встречаемся с тем же выражением в применении к танцам воинственного характера. Наконец, сам Олимп, который Гомер иногда называет [???], если перевести это слово на современный язык, тоже значит ни что иное, как гора могучих владык. Эта многовершинная гора, вознесшаяся над Темпейскою долиною, производит впечатление красивой могучести, хотя тут сейчас всё кругом безлюдно. Темпейская долина, полная в летнее время знойной пыли, тихая и сонная, оглашается только птичьим пением и сторожится в начале и конце двумя укромными кабачками. Всё же и поныне ещё чувствуешь себя здесь в окружении неизъяснимо богатых жизненных сил. Приблизившись к ней, я вышел из экипажа и прошел её туда и назад всю пешком, чтобы не осквернить её механическим бегом колес.
Итак, подводя итоги, мы констатируем в культе
