Кирене. Но особенно распространен он был в Пелопоннесе, хотя и здесь в нём слышится отдаленно и смутно фиванский тембр. Во время нашествия на страну Гераклидов, руководимых жрецом Аполлона Карносом, Карнос был убит Алитом, тоже гераклидом. Легенда в этом пункте особенно темна. Жрец был убит человеком общей с ним веры, может быть, фанатиком новой религиозной идеи, недостаточно охранявшейся от смешения слишком примирительно настроенным жрецом. Примеров такой илийной ревности слишком много в истории. Разгневанный Аполлон установил по этому поводу очистительный праздник, с военными упражнениями и музыкальными состязаниями. Особенно пышно проходил этот праздник в Андании, на границе Месении и Аркадии, в резиденции древнейших лелегийских царей, в кипарисовой роще поблизости города. Лелеги были, по всем вероятиям, пеласгической ветвью смешанного состава. Но где имеется хотя бы слабейший элемент пеласгического корня, мы непременно встретимся там с мощно-жизненными пластами старых верований. В самом деле, именно в этих местах, среди пеласгических Лелегов, карнейское богослужение проходило вместе с ритуалом в честь Деметры и Коры – прозерпины, в честь Гермеса, воспитателя Диониса.

Кроме Андании, культ карнейского Аполлона был ещё популярен в Аргосе. Здесь легенда о Карносе оказалась особенно живучей. Сам Карнос назывался тут не по своему имени, а просто вождем дарийцев. Самый праздник в честь Аполлона носил наименование: «Военное Командование». На почве Аргоса это было торжеством идеи войны и боя, руководимых храбрыми полководцами. Вот он рев ликейского волка, доносящийся к нам из тьмы отдаленных веков, на этот раз без примеси умоляющих и ослабляющих ферментов мистических ядов и пеласгических приправ. Кроме того, здесь особенно сильно выступает вперед опять-таки всё тот же героический мотив, который мы наблюдаем и будем наблюдать, как основную цивильную и музыкальную тему всех метаморфоз Аполлона – то в чистом типе северного своего источника, то в этнической амальгаме момента и среды.

Карнос был вождем народных масс в типичном смысле этого слова. Это – вождь. Это Моисей – водитель, идущий на завоевание нового Ханаана, с бурями, распрями, грубым идолопоклонством среди своих боевых дружин. Если в духе иудейских верований было бы назвать Пасху праздником Моисея, то на почве чистой Эллады праздник карнейский тоже может быть правильно наречен великим Праздником Вождя. Кто знает, не скрыта ли в этих мифологических домыслах какая-нибудь неожиданная перелицовка древнейших народных сказаний, дошедших до нас отдельными клочками и осколками.

– 5 —

Дельфийский Аполлон знаменует дальнейшую эволюцию воинственного полководца человечества. Здесь уже объявляется бой вредоносным стихиям мира. Воинственный пыл Аполлона протекает в такой последовательности: с начала сам Хищник и Волк, он борется с волками и с людьми. Тут ярость ликейских стрелков сочетается с патриотическим одушевлением карнейских дружин. Но вот он выходит на арену водных пространств и мчится по ним буревестником. Скрыто он несется в Крису и Дельфы впереди кносского корабля в образе дельфина. Как это замечательно! Дельфин плыл впереди корабля, на котором находился Арион, певец Аполлона, направлявшийся в Коринф с реформаторскими по отношению к дифирамбу целями. Из всех морских зверей дельфин, то ныряющий и плывущий под водой, то неудержимо стремящийся вознестись над нею к солнечному свету, является самым ярким прообразом порывов к Аполлону среди окружающих стихий и чар Диониса. Горизонт деятельности дельфийского Аполлона широк и охватывает все мореходные области, от Фригии и Масалии, на лигурийском берегу Галлии, через Воло-Погасы, Акарнанию, Акции и Левкас, до центра Эллады, до Афин с прилегающими к ним островами. В Акции, при входе в Амракийский залив, был знаменитый храм Аполлона дельфинийского. Здесь учреждены были торжественные праздники в честь бога, проходившие, впрочем, на противоположном берегу залива, несколько севернее, в Никпополисе. Точно также на островной левкадской скале, откуда бросилась в море Сафо, совершалось служение тому же Аполлону, с очистительными человеческими жертвами, как это и согласуется с жизнеописанием поэтессы. В Афинах же культ этот достиг наибольшего развития. С открытием навигации, шестого Апреля каждого года, здесь устраивалось шумное всенародное празднество, учрежденное Тезеем перед его отправлением на Крит. Легенда упоминает опять-таки о человеческих жертвоприношениях. В этом чрезвычайной важности религиозном моменте ясно обнаруживается воздействие старых верований аборигенов, которые именно в своём дионисовском служении осуществляли идею жертвенного искупления, со всем её натуралистическим и одновременно мистическим аппаратом. Следы такого воздействия мы замечаем и в древней истории еврейского народа, в эпоху патриархов, когда, живя в хамитической среде, он претерпевал в своём национальном развитии их влияние на себе. Человеческие жертвоприношения кельтских друидес, отмеченные нами выше, тоже не характерны для северного культа, являясь лишь минутной формой террора, к которой всегда прибегает слабеющая власть.

Но чудеснейшее выражение дельфинийского культа представляет собой, так называемый, анафейский Аполлон. Анафи – цикладский остров на восток от Фиры, гористый и малоплодородный. В бурную погоду Аполлон стрелял тут из лука в бунтующую стихию. Небо очищалось. Островок выступал из темных туманов, его закрывающих. Это был остров, по самому своему названию обозначающий воскресение. Делос знаменует эпифанию, рождение бога. Анафи – его возрождение.

Мы стоим тут перед величественной концепцией гиперборейского духа, может быть в той стадии его истории, когда от него уже отошла и получила самостоятельное направление струя семитическая, хранительница его исконных, изначальных представлений. Это преломление гиперборейской идеи в чистой эллинской среде, насыщенной в своём маленьком, кругло-замкнутом мире бесконечным множеством антропоморфных настроений. Всё героическое тут направлено к непосредственно ощущаемому, почти осязаемому человеческому благу, и космический Аполлон здесь сужен в фигуру – правда светлую – пособника в борьбе с напастями окружающей человека природы. Отсюда впоследствии вырастет страстная, почти фанатическая вера во всемогущество экспериментальных знаний, науки и техники, медицины и бактериологических откровений в деле борьбы со старостью, с увяданием, а потом и самой смертью – в идее не гиперборейского воскресения, а яфетидо-хамитического, лабораторного воскрешения. В Элладе бесконечные измерения космических пространств тают в солнечной реальности маленького неба, врамливаясь в худо естественные создания непреходящей красоты.

– 6 —

Такую же миниатюру гиперборейского Аполлона представляет собою майский Аполлон, Аполлон фаргельский. Это был праздник теплоты и зрелых плодов, начинающийся искупительной жертвою: два человека, увешенные винными ягодами, под звуки флейты, подвергались заклинанию во имя бога. Потом следовали музыкальные состязания на инструментах Аполлона. Очевидно принесение человеческих жертв в этом праздничном ритуале, под дионисовскую флейту, тоже должно быть отнесено, как и в других разобранных нами культах, к влиянию пеласгической среды. Влияние это не прекращается даже в непосредственном контакте с новой верой: оно врывается в чуждые ему ритуалы, прилипает к ним и живет в них веками растительным паразитом. Майско-Июльские праздники продолжаются и в следующие летние месяцы, в июле,