что черты их сходства с метемпсихозом Диониса ощутимы. Он приходит через те же культуры, что и Дионис, поднимаясь всё выше и выше по тем же истоптанным историей ступеням. Развиваются оба культа одновременно и параллельно, но на последней ступени, на вершине своего Монблана, в ореоле одержанной дорийцами победы, Дионис тает в горячих лучах Аполлона – Фебы. В знак торжества раздается первая аполлоническая песня, носящая название пэан, по филологическому своему происхождению обозначающее песню исцеления. Страдания от бескультурности, от моральной хаотичности, от теснин и темноты беззвездного бессолнечного быта, от удушающей культуры материальности, прекратились окончательно и перед глазами поднявшего голову человека открылась вся небесная бесконечность.

– 2 —

Об Аполлоне говорится, что он сын Латоны и Зевса. Никто не хотел принять в своё лоно богиню, которая должна была родить нового бога, бога солнца, бога героических подвигов, бога борьбы. Будучи сама по себе принадлежностью старого мира, она в то же время уже несёт в себе зародыш нового культурного света. В малоазиатской Ликии кладбища находились под её покровительством: она бережет истлевшую плоть, некогда носительницу личного начала на земле и, может быть, предназначенную в пространствах будущих веков возродиться в новой силе. С рождением Аполлона она уходит в тень, но самый процесс рождения, муки борьбы с противоборствующими ей элементами выступают в легенде с необыкновенною рельефностью. Латоне пришлось скитаться между Афинами и Критом, вдоль греческих берегов, вплоть до Афин, у берегов Фракии и Малой Азии. Отовсюду её гнали, нигде не могла найти приют, чтобы спокойно разрешиться от бремени. Это как бы античная Дева Мария, которая тоже скрывалась от преследования и должна была долгое время блуждать и скитаться по градам и весям, пока не нашла себе пристанища в простом хлеву. Как эти две легенды о двух богоматерях сходятся между собою в существенном пункте! Но Латона только ночь в пеласгическом этапе – та самая ночь, из которой от благодатных воздействий высших влияний, высших импульсов, возникает свет нового исторического дня.

Наконец, заброшенный где-то в морской глуши далеко от культуры и света, блуждающий по водной пустыне дикий камень внезапно древним Вифлеемом утверждается на неподвижных столбах, чтобы принять в свою среду готовящуюся стать богоматерью героическую Латону. Уже будучи на острове, она отдается под сенью священной пальмы последним мукам родов. Несколько дней и ночей продолжается рождение. Слетелись богини со всех высот Олимпа. Послали в Ликию за божественной пособницей родов Илифией с обещанием ей чудесного ожерелья за благополучное разрешение Латоны. В приспевшую минуту, охватив руками священное дерево, Латона рождает нового бога, приветствуемого ликованием со всех сторон: веянием тихого ветерка, шепотом тёмно-синих волн, ласкающихся к каменистому берегу, плясом и радостью богинь. Весь остров наполняется блеском золотого светила.

Что собственно случилось в мифологических анналах греческой истории? На диком острове Архипелага, бывшем игралищем морских непогод и бурь, населённом грубейшими автохтонными Эллады, в элементарнейшей обстановке старого культа, вдруг образовалась давно подготавливающаяся расселина, роковая брешь, исторгнувшая из себя ещё невиданный свет. Так это и всегда бывает в истории величайших переворотов, в космосе и в духе. Культура напластывается камнем на камне, кирпичом на кирпиче, подобно строениям коралловых полипов. Она строится подобно египетским пирамидам, расширяясь постепенно в фундаменте, обшиваясь по бокам новыми гранитными плитами и, таким образом, возрастая по мере сооружения всё выше и выше. Можно сказать, что закон прогрессивного роста человечества, на путях истории, закон пирамидальности. Ничто не гибнет в потоке времени. Прошлое движется вперёд всеми своими тяжкими массами, всеми своими социально-политическими приобретениями, само́й тьмой своих суеверий, где блещут звёзды новых открытий, где из алхимии рождается не только аналитическая, но и синтетическая химия наших дней, из халдейской астрологии возникает описательная астрология небесная механика, движется вперёд и оседает, уступ за уступом, все ближе к звёздам. Движение это непрерывно. Остановки только мгновенные. Но вот в эти летучие мгновения, пробегающие с мышиной стремительностью в солнечном свете, из тьмы в тьму, сминфейский Аполлон прорезывает историческое пространство, столь узкое и тесное, неожиданно ярким лучом. В эти мгновения рождаются новые боги и новые понятия.

Вот что случилось на острове Делосе. Согласно самому названию острова это была новая религиозная эпифания в истории Греции.

Родилась идея утверждения солнечной личности на земле. Аполлон родственен Зевсу и Афине. Но эти последние выражают более атмосферные явления природы и, близкие к земле, всё же не сливаются с человеческой сущностью, господствуя над нею лишь внешним своим могуществом. Зевс гремит потрясающими громами и, поднимая свои гигантские вежды, слепит мир огнем своих змеевидных молний. Рождённая из головы Зевса Афина-Паллада, дочь стихийной мудрости, растворённой в теле олимпийского владыки, тоже является существом с нечеловеческой психологией, несмотря на постоянные её вмешательства в дела войны и гражданского быта. Но Аполлон весь пронизан мотивами личности, это не только человекоподобный бог, но и сам сокровенный очаг, светлейший фокус личного человеческого духа. Это солнце, излучающее на землю свои стрелы, древнее солнце Аменофиса IV, солнце с бесконечно длинными световыми нитями лучей, заканчивающихся кистями рук, с вытянутыми и ищущими пальцами. Вот что такое Аполлон, в каком бы аспекте мы его не взяли, с момента ли гиперборейского его исхода, или же в последних фазах его эстетической стилизации. Образ его весь обвеян величием и достоинством высших человеческих подобий. Он неприкосновенен для шутки, он погружен в борьбу и творчество, и даже самое песнопение его имеет исцелительно-торжественный характер. Наследник гиперборейских, проарийских, просемитических начал, иудейский народ тоже не любит свиста мелких шуток на посмешище пеласгических толп. Он признает удары обличительного бича. Он колет врага кинжалом страстного порицания, рождённого из слез и воплей души. Расплывчатый юмор англосаксов и перевоспитанных яфетидских масс ему совершенно не свойственен. В мелкой черте, брошенной на палитру мифологической характеристики, мы не находим утверждённую одну из основных особенностей, частично роднящих культуру Аполлона с культурой семитической.

После убийства Пифона, очистившись искупительными жертвами, Аполлон становится Фебом. Феб значит чистота и ясность, кристальная светлость, незамутимость и безоблачность. Александрийские поэты говорили: фебова вода. Фебствовать значит очищать или предсказывать. Предсказывать равносильно выражению опрозрачить среду до возможности совершенного ясновидения. Сквозь стекло чистых понятий, сквозь отшлифованный кристалл светоносных идей философии, мы смотрим вдаль с проницательностью часто непостижимою. С этим же светом, с таким же рефлектором, великие психологи и романисты вступают в темные глубины человеческих душ, узревая в них то, что скрыто от глаз обыкновенных людей. Тут все Пифии и Сибиллы мира, пророки и тайновидцы библейских рассказов, с Иезекиилем и Второ-Исаей во главе.

Очистившись от неизбежного кровоизлияния, от убийства