бодрствующего сознания, философствующей мысли? Ничем иным, как убылью личности, ущербом волевой силы, угасанием контроля сознания, – всего того, что наука называет апперцепцией. Видения плывут внутри нас, не управляемые логикой, без всякого отношения к телесному механизму человека, расстянувшегося в горизонтальном покое. Несомненно, это тоже владение Диониса, упоение и жизнь собственной пассивностью.

Мы говорили о волнах воды и света. Но есть и волны звуковые. Есть звуки, стелющиеся горизонтально, тягучие и заунывные, гудящие и ревущие, выдуваемые и высвистываемые вперед, разрушительно потрясающие, иногда даже скандализирующие проходящего мимо человека. На Французских бульварах мне приходилось наблюдать одно замечательное в бытовом отношении явление. Фланирующую разодетую даму сопровождают из толпы уличного сброда продолжительным и протяжным свистом. Хулиганская сволочь делает этим прозрачный намек в определенном стиле! Такой намек можно проделать только свистом, наподобие ленейских свистоплясок древности. Но проделать такую звуковую фигуру на струнном инструменте невозможно. Звуки струн несутся вверх и повсюду – повсюду рождая стремление к вертикальности, стремление ввысь. Таков внезапно и могущественно взятый торжественный аккорд арфы, таков молитвенно благородный звук скрипки, такова певучая глория виолончели.

Барабаны и духовые инструменты – вот музыка войны. Война это Дионис. Только отражение нашествия Мароон и Саломин, только война за свободу, только героический меч, – война Аполлона – только от трубы пал Иерихон. Стены Фив строились под струнную музыку Амфиона и разрушались под звуки флейт. Барабаны, флейты и солдатские трубы, вообще только духовая, никак не струнная музыка, играют на ярмарках и народных праздничных гуляньях. Здесь сельские Дионисии позднейших наших времен: никакого устремления вверх, с волевым подъемом настроения, всё напротив символизирует распад личности в винных парах, в головокружительных плясах, хмельных упоениях и страстях. Музыка Аполлона мчит настроение на высоту, к утверждению и увеселению, в расширенном масштабе, индивидуального человеческого Я. Музыка Вагнера, «Зигфрид», «Тристан», «Парсифаль», представляют собою образцы творчества в духе Аполлона. Это настоящие музыкальные барельефы. Фанфарные темы и мотивы идейного подъема слепят глаза солнечным блеском Феба и погасли бы несомненно под низким потолком иных дионисовских концепций. Несмотря на интимную гармонию и деликатность инструментовки, несмотря даже на значительное участие вакхических труб и даже свирелей, музыка «Тристана» вся напоена духом гиперборейских горений. Здесь найдена та точка Архимеда, на которой личная страсть преломляет в себе страдания мира и сама становится искупительной жертвой универсальной трагедии. Также не дионисичен, а именно апполоничен и «Парсифаль» Вагнера. Несмотря на трубы, несмотря даже самую тему Грааля, он весь устремлен к солнцу. Осиянная сверху личная плоть становится плотью нового человека и новых героизмов на путях истории. «Зигфрид» целиком построен на вертикальных подъемах, делающих его апофеозом культа Аполлона. Здесь лес Диониса весь пронизан радостными лучами солнца, здесь куется меч Зигфрида, меч аполлонической революции, и гибель нибеллунгов земли. Музыка его сверлит пространство и поднимает в слушателях те звукомышечные ощущения, питающие волю и утверждающие жизнь, которым можно было бы, следовало бы дать хореографическое воплощение на сцене.

Ещё можно указать на сексуальные процессы в жизни человека, как на арену смертельных действий Диониса. Вообще всякий ущерб личности, всякое её изнеможение, всякое её таяние – это Дионис. В сексуальном же акте мы имеем настоящее задыхание личности, срыв и смерть духа, в блаженном нарастании растворяющего экстаза. Даже самые радости момента и игривые фиоритуры любви имеют садический или мазохистский характер, или включают в себе оба элемента вместе и потому, несомненно, относятся к погибельному царству Диониса. Это настоящий апофеоз горизонтальности, видимым символом которой служит смерть.

Если от человека спуститься к насекомым, то и там мы найдём, в области сексуального инстинкта, выражение дионисовского начало в садической его утрировке и экзальтации. В кульминационном моменте оплодотворения участники акта стремятся искусить, пожрать друг друга, и часто один из них остается убитым на поле любви. Всем известно, что лёгкие от подобления этой трагической темы страсти, с разнообразными сходными деталями и положениями, мы имеем также и в истории человеческого эротизма – это та панорама явлений, которая так блистательно представлена в романах Достоевского. Вообще самые противоположные влечения человеческого духа сочетаются в разительных контрастах на арене жизни. Скобелев на белом коне, несущий гибель полкам и бригадам, сам умирает от разрыва сердца в публичном доме, под розгой секущих его немок!

Таково это царство Диониса. В безмерном калейдоскопе хаотически бунтующего естества, от лёгкого всплеска воды, сквозь поэзию лунной ночи, до печальной мыльной волны в человеческом образе отважного генерала.

Но идём вперёд.

– 3 —

В Канне Галилейской вода превратилась в вино. Что такое вино? Это тоже бродящая и текучая, влажная и оплодотворяющая стихия. Замечательны разновидности вин и употребление их у разных народов, соответственно этническим и основным расовым их свойствам. Имеется вино; грубая, хлебная, вино – водка, производящая угнетающее действие на дух. Оно распространено среди скифо-сарматских потомков российских равнин, среди полу-варваров яфетидского происхождения, с душою размывно-влажной и рыхло-шаткой, тянущеюся неудержимо к удушливым экзальтациям. Руси есть веселье пити – это значит, что всякий широкий подъем и свершение большого дела, в границах личного или общественного интереса, здесь ставится в зависимость от некоей алкогольной подмоги. Имеется вино сахарное, крепкое и пьянящее, имеются коньяк, растительные ликеры, всевозможные настойки – всё это вина, входящие в употребление среди верхних слоев населения, распространенные ныне везде в Европе, причем у англосаксов особенною популярностью пользуется виски, растворенный шипучими минеральными водами напиток. Имеется вино рисовое, отуманивающее сознание, тоже крепкое, вино саке японцев и китайцев, сходное по действию своему на человека с крепкими разновидностями водки. Существует вино легкое, виноградное, распространенное в среде галльско-романских народностей, там же яблочный и грушевый сидор, употребляемый, как нежный и едва пьянящий квасок, преимущественно французскими рабочими. Наконец, абсент – почти чистый спирт, самоубийственно поглощаемый городскими алкоголиками в разных ассоммуарах Парижа.

Как различно действие вина на разных людей! У каждого человека своё вино, как определительно на этот счет выражается французский язык. У одного вино печальное: оно погружает его в меланхолию, опьяненный плачет и рыдает сантиментами, поддельными слезами. Тут и надрыв и пьяная отрыжка героев Достоевского, тут и воинственно распутная драчливость Ругон-Макаров Золя. Тут и сосредоточенная мрачность, злой и угрюмо молчаливый дух северных скандинавов. У другого вино с примесью поэтической романтики. Человек среди поднявшихся паров возбуждения грезит о любви и ласкается к женщинам, охваченный гипертрофической нежностью. Имеется вино яростное, вызывающее бури ссор, мгновенные конфликты, с ножом и расправами, с бешенством кулака и нахрапом русских зуботычин и скуловоротов, с диким шумом и свистом голландских и фламенских кермессов, персонажей Остадэ и Брейгеля, не говоря уже о Рубинсе