с религией Диониса. Может быть, мы имеем тут дальние отклики иных, более могущественных, более размашистых и экзотических агрикультур передней Азии и простирающихся за нею плоскогорий. Если первые этнические амальгамы, принесшие с собою Диониса в Грецию, назвать общим именем яфетидо-хамитских масс на почве Греции: Пеласги, то вот мы имеем здесь точку отправления для будущего натуралистического культа в широчайшем масштабе. По времени сельские Дионисии близки нам, как и другие разновидности народных празднеств в честь иноземного бога, но их корни в данном случае глубоко проникают в толщу исторических напластований, к первым прорывам, к первым нашествиям на страну чуждой расы.

Следующим празднеством славу бога были Ленеи, в месяцы гамелион[59]. Они являлись как бы естественным продолжением тех же малых Дионисий в городской обстановке Афин. Это была всенародная жратва жертвенного мяса, поставляемого целым городом, некоторое подобие аналогичного культа у библейских евреев. Одна деталь приобретает в исторической ретроспективе особенное значение. С носящихся по городу веселых кибиток, наполненных кутящей молодежью обоего пола, бросались по улицам города, швырялись в толпу непристойно похабные слова – прототипы будущих бранных выражений и эпитетов, кидаемых ныне людьми друг в друга уже по иным поводам и уже без всякого праздничного подъема. Замечательная вещь: название этого поносительного исступления, разнузданного словесного шабаша, фонетически в высшей степени напоминает одно из бранных слов еврейского жаргона. Может быть, и тут мы нащупываем узелок сплетения разных национальных нитей в лингвистической ткани современности. Но несомненно, что и в этой половине Дионисий мы касаемся, разбираясь в её скудных материалах, тех же глубочайших этнических пластов, о которых мы говорили выше.

Третьею разновидностью народного празднества считаются так называемые Анфестерии, протекавшие тоже бурно и шумно между 11 и 13 февраля. Праздник распадался на три дня. Первый день был посвящен откупориванию бочек. Второй день был торжеством кружек: упиваясь вином до самозабвения. Но важнейшим моментом этого дня являлось мистическое обручение царицы с небесным женихом, с Дионисом. До чего разителен в этом пункте контакт веков и иррациональных устремлений среди различных народов, в обстановке глубоко несходных между собою бытов, от бракосочетания эллинской царицы до обручения Святой Екатерины с младенцом Христом! Третий и последний день это был праздник горшков и поминовения отцов. В горшках выставлялись стручковые плоды, эти растительные символы тленности и воскресения. Бобы расположены в своих лиственных покровах и, будучи вынуты из них, становятся метафорическими подобиями освобожденных душ. Тут естественно жертвенное воздаяние умершим отцам, прошедшим поколениям. Но именно эта черта, культ предков, должна была прийти в Грецию с Востока, не только ближайшего, но и дальнего, как выражение солидарности поколений, вечной жизни, вечной памяти прошлого в потоках нового человечества, столба и утверждения некой культуры на земле. Эта жертва сына умершему отцу, как идея, как религиозный тезис, как символ веры, несомненно имеет в себе что-то семитическое. Эллада тут плывет в струях и течениях мифотворчества, идущего от иных берегов к задачам духа, видным только современному глазу.

Наконец праздник Великий Дионисий в месяце Элафеболион, от 9-го по 14 число. Но здесь мы имеем уже дело с грандиозным торжеством, на которое стекались со всех концов окрестного европейского и азиатского мира толпы разноязычных участников культа. Это празднество находится в поле зрения современного историка, достаточно изучено и описано со всех сторон. Но необходимо помнить, что Великие Дионисии, как и вся греческая трагедия, являются кульминационным пунктом дифирамбического процесса веков. Уже наличность совершенной греческой трагедии, формально и эстетически закончившей всё своё развитие, свидетельствует с очевидностью о том, что демократический праздник в честь Диониса имел только номинальный характер в последовательно утверждавшемся триумфе Аполлона. Тут уже от пеласгического топота ног и рева голосов осталось только одно воспоминание. Сам Дионис в это время являлся лишь вариантом солнечного бога, пришедшего с гераклидами с гиперборейских высот.

Вот и все исторические материалы, которые можно анализировать при изучении культа Диониса. Их немного, все они едва выступают из густых туманов простонародных легенд, но значение их для постижения страдающего бога древности невообразимо велико.

– 2 —

Когда легенда о Дионисе переносится в космические планы, она становится необыкновенно поэтическою. Природа является тою Каной Галиллейской, в которой простая вода превращается в вино. Рассмотрим же тело Диониса, его пластику и динамику, в знамениях естества.

У Плутарха мы читаем: «Дионис является вождем и владыкою не только вина, но и всякой влаги». Свои решительные слова, представляющие обобщение распространительного порядка, Плутарх подтверждает авторитетной ссылкой на Пиндара.

Что такое вода? Это элемент зыбкий, текучий, бесформенно разливающийся и расплывчатый. Каждая волна, поднявшаяся на водной поверхности, ставшая её минутным барельефом, взмытая ветром на мгновение кверху, по вертикальной линии, неудержимо стремится сейчас же занять свой первоначальный горизонтальный уровень. Бури и ураганные штормы являют собою зрелище водной стихии, напрягающей свои силы, чтобы вырваться из плена горизонтального покоя. Кроме того, вода является средой растворения и очищения от механических примесей жизни ради приобщения к элементам космического порядка. Евреи очищались в воде ради ритуальных целей, то же делали и делают мусульмане. Это как бы надевание на тело, замызганное и забрызганное грязью быта, иератюинской белой рубашки. Это обнажение естества для претворения его в сверхестество. Это – царство Диониса.

Круговороты воды в природе, в воздухе, тучи и ливни дождей, увлажняющие почву и обуславливающие собою оплодотворение органической жизни на земле, цветение растительного мира, тоже являются стихией Диониса. Под Действием солнечного света повторяется история волны. Опять водная стихия, в состоянии пара, понуждается к вертикальному поднятию на высоту. Но, скопляясь и сгущаясь в верхних слоях атмосферы, она не удерживается на высоте, не выдерживает собственной тяжести и ниспадает дождем в то же море, откуда она поднялась. Это окончательная победа горизонтальности Диониса над вертикальностью Аполлона в круговороте природы.

Идем выше и выше, от туч к звездным пространствам. Разве свет луны и планет не простирается и расплывается зыблющимся покровом по небесной тверди? Это отраженный и рассеянный свет. Излучаемый солнцами и звездами свет напротив того остро и стремительно прорезает эфир и пространство. Есть в этом свете какая-то сухость, огненная властительность и устремленность, ясность и чистота, доведенная до совершенства. Но лунный свет, смутный, томный, и тревожный, свет ночных фантасмагорий, родственный таинственному свету наших сновидений, влажно-холодный и обманчивый в своих тихих струях, в своем минорном дифирамбическом песнопении, вечный соблазн поэтов и влюбленных – что это такое, как не чары всё того же Диониса?

Я упомянул только что о свете сонных видений. В самом деле, чем грезы ночных снов отличаются от фантазии