Бранхидов многознаменательные семитические черты. Может быть, это единственный след в истории первоначальной общности позднее разделившихся рас, стершейся почти до неразличимости в анналах греческой истории. Несомненно, некогда Гипербореи шли в одной толпе все без различия, и только впоследствии, в многовековом процессе различнейших эволюций и на различных географических театрах мира произошла та дифференцировка, которая является проклятием современного человечества. Как и во многие другие места, в Элладу попали семитические струи, которые втаптывались в восприимчивую и плодородную пеласгическую почву и оттуда, на протяжении многих столетий, выступали в окраске совсем чуждых семитизму верований. Все с Востока. Гимны Каллимана: Аполлону, Делосу, на омовение Паллады полны ретроспективных доказательств в этом отношении: «Аполлон не всякому является, – читаем мы у поэта, – но токмо благому». Это звучит по-иудейски. Вперед выдвигается моральный мотив, а не эстетический. «Кто узрит его, велик тот». «Кто же не видит, мал». «Да узрим тебя, о боже, и не будем малы никогда»! Точно читаешь псалмы Давида. Как указывал уже в своё время Скалигер, некоторые уподобления и метафоры у Каллимаха несомненно гебраистического происхождения. По его описанию, посетители Делоса обходят жертвенник с завязанными назад руками, ударяемые бичом. Это выразительно подчеркивает происхождение культа с Востока. Основа жертвенника из рогов, само сооружение его – из рогов, окружающие его стены тоже из рогов. Это всё насквозь семитично – и по духу, и по форме. Рога своим трубным звуком изгоняют нечистую силу. Они призывают на богослужение и войну. Вот что значит рога в построении делоского жертвенника. Только впоследствии, в измельчающей работе греческой стилизации, божественно воинственные трубы превратились в чаши для вина!

В гимне Аполлону мы читаем: «Феб вечно прекрасен и вечно млад. Никогда нежных ланит его юношеский пух не покрывает. Власы его изливают на землю елей благовонный. Блажен град, в коем капли сии падут на землю. Всё там пребудет не Т[редимо] (?). Он всегда радуется о градах созидаемых». Конечно мы встречаемся тут с образами, гармонирующими с священным велеречием псалмов. «Это хороший елей, стекающий с бороды на край одежды Аароновой». Благовонный елей в псалме и гимне один и тот же. «Если Господь не создает дома, напрасно трудятся над ним строители. Если Господь не сторожит города, напрасно бодрствует страж». Опять-таки благочестивое песнопение тут и там настроено в одном и том же аккорде. Арфа Давида и арфа Аполлона тождественны между собою.

Наконец, бичевание плетью по спине молящихся на Делосе тоже имеет явно семитический характер и происхождение. Это еврейский алхет в День Нового Года и День Очищения. Перед вечерней молитвой шамес бичует спину богомольцев плетью или ремнем.

В гимне Каллимаха имеется ещё следующее замечательное место. «Не дивлюсь песнопевцу, воспевающему предметы, не равные понту». Это в сущности значит: не дивлюсь поэту, пишущему сочинения небольшого объема. Море, как символ изображения чрезвычайного изобилия или великого богатства, тоже оказывается гебраизмом, по словам Скалигера. В самом деле, если бы здесь не было инерции установившегося словоупотребления, фраза Каллимаха звучала бы слишком необычно. Это была бы просто риторика. Но в том-то и дело, что мы встречаемся тут с одной из метафор семитического происхождения, проникшей в позднейшую стилистику. «Великое море, – говорится в псалме 104, – широкоместное с бесчисленным миром животных, малых и больших». Тут чувствуется свежесть необъятного удивления глаз. После долгого похода через раскаленную пустыню народ еврейский вдруг увидел перед собою бесконечное море. Море! Иеремия плачет: «рана твоя велика, как море». У Даниила: «четыре ветра небесные бросились на великое море». Иссаия: «земля будет наполнена ведением, как воды наполняют море». Повсюду воды, реки и моря, как пластические выражения необъятности. Превосходно разобрал эту тему гельсингфорский профессор Кнут Талквист в статье: «Типы Ассирийского образного языка», напечатанной в «Hakedem» 1907 года, 25 Марта.

Опять вода и вода. Зыбкая неверная русалочная стихия, с её гибельной амплитудой качаний и колебаний, здесь взята лишь в аспекте необозримых далей пространственного величия. Даже богатства интеллектуальных познаний, врачующих немощи бытия, уподоблены – совсем в духе Аполлона – не мертвящей стихии Диониса, но живой воде исцеляющего бога.

– 9 —

Струны атрибут всех празднеств в честь Аполлона – струны и песни муз. Струны вещают о происхождении вещей, о бессмертных богах, под ублажающий аккомпанемент поющих муз. Тут каждое слово становится нами с полною определенностью. Струнная музыка имеет свою тему, которая может быть намечена только сознательно, хотя бы сознательность эта была в степенях и градациях различная. Это тематическая музыка в буквальном смысле слова. Вещие струны Баяна говорят от наплыва дум и настроений под тонкий эмоциональный аккомпанемент нежных женских голосов. Католическая парадная месса знает эти эффекты. Так в соборе Святого Стефана в Вене соединенные струнные оркестры, в дни торжественных празднеств, чудесно сливаются с пением оперных хоров и соло примадонн.

Если рассматривать структуру звуковых композиций самых различных типов, мы найдем в них следующие элементы: одни звуки рождают только звукозрительные, звукообразные ощущения, а другие звуки только звукомышечные. Но имеются звуки, рождающие и те и другие ощущения вместе, сливая их в музыкально-психический комплекс. Под одни звуки остаешься неподвижно на месте, грезишь и фантазируешь в беспредельности. Душа расширяется в неопределенную какую-то стихию интеллектуальных импульсов – прозрачных и ясных, несмотря на шумное своё окружение. Тело пребывает в покое и желает покоя. Такова музыка Бетховенских симфоний, эта сущая звуковая философия о рождении вещей и о первопричинах мира, о сложении всего на свете из хаоса. Кстати заметим, что такая музыка не требует и не допускает никаких пластических иллюстраций. Танцы только затемнили бы и огрубили бы то, что нежно видится душою в её музыкальных парениях. Под другие звуки, лишенные зрительного мотива, насыщенные исключительно волевыми импульсами, мышечными ощущениями, тело наше не может оставаться спокойным. Движение рождается тут, как из чистого рефлекса, без задерживающих инстанций посредствующего сознания. Тело вибрирует неудержимо и непосредственно. Таковы военные марши с барабанами, увлекающие за собою уличных мальчишек, таковы солдатские песни с пристукивающими каблуками, негритянские джиги, с отбиванием чечеток, таковы бурлацкие припевы, все мотивы народного пляса. Ритм этих музыкальных композиций элементарный, чистый от всякой мысли, от всякой рефлексии. Балеты старого стиля, совершенно дансантные, идут под такого рода элементарный ритм. Чудеснейшие классические постановки импульсированы пиццикато басов и ударами барабана. Можно себе представить Гете или Пушкина, осужденных восторгаться балетами, вбрамленными в такого рода элементарный материал!

Но сочетание звукомышечного импульса с звукозрительным образует ритмический примитив. Сочетание это рождает в душе некие пространственные величины по закону оптико-мышечных рефлексов, являющихся основою всякого движения. Из ритмического примитива, осложненного мелодией, переливающегося в бесчисленных вариациях