заменено у него словом онов. Но что значит онов? Идет себе бедняк по улицам, безмятежно посвистывая и не думая о завтрашнем дне. Это онов. На какой-нибудь мансарде приютился мечтатель-поэт, и оттуда, среди головокружительной нищеты, поет хвалы прекрасной деве. Простой еврейский юноша – бохор – предается изучению текста священного писания и Талмуда до последней кровинки на истощенном, почти прозрачном лице. Это онов. Наконец, всем приятный, всеми ожидаемый, всем радостный почтальон, этот идеал Льва Толстого! У него на руках скопление ценных пакетов. Он носитель великих богатств, из которых, однако, ни одно ему не принадлежит. Он их только разносит другим. Вот эти веселые бедняки, которых не видишь сквозь стилизацию греческого текста Евангелия, не дошедшего до нас на том языке, на котором говорила масса времени Христа. Думал ли о них сам легендарный Христос, мы не знаем, и за ними ли он утверждал царство небесное, тоже нельзя уловить в греческом тексте. Носителем других добродетелей и горестей обещаны блага и утешения в будущем. Но нищие духом, как и преследуемые за дело справедливости – лица одной и той же социальной категории – объявлены уже обладателями небесного царства. Конечно, еврейский бохор и поэт на мансарде имеют полное удовлетворение в само́м своём настоящем, пребывая телом и душой на солнопеке мечты.

В свете таких филологических различений становятся понятными иные замечательные слова из свято-отеческой литературы. Одна фраза у Святого Ипполита в его «Философуменах» давно уже беспокоила меня и своею стилистикою и своим внутренним содержанием, которое приходится, в сущности говоря, расшифровать. Эта фраза буквально гласит: «Не птохевстует / не беднеет /, / не нищает?/ Бог, делая и тебя богом в свою славу». Русского слова «птохевстовать» не существует, но нет возможности без комментариев заменить его другим словом, выражающим также понятие. Но беря все слова греческой фразы в их действительном филологическом и лингвистическом значении, мы легко вскроем её глубокий смысл. Бог не [???]. Нет в нём никакой истерической жертвенности. Он прост, жив и радостен. Как огонь свечи, он зажигает, не убывая сам. Прислужник обошел с одной свечкой целый храм, и весь он в сиянии огней. При этом пламя в свечке не убавилось. Вы своим словом поднимаете героический дух слушающей вас толпе, но пламя внутреннего вашего убеждения не умаляется от этого. Напротив оно даже вырастает от возвратного сияния, несущегося к нему из толпы. Это имел в виду Святой Ипполит. Бог делает и тебя богом в свою славу. Слава, греческая [???], и есть свет идеального подобия, которым окружено всякое живое, мыслящее и чувствующее существо. Прославиться и значит пройти в толпу, в общество в свете своего идеального подобия, которое, с течением времени, среди нарастающей легенды выступает всё в большей и большей отчетливости. Бог делает человека богом – в свою славу: он зажигает в жизни людей сияние, несущееся назад к нему, как умноженная красота и величие его. Таким образом в духовной экономии мира, в положительном смысле слова, происходит не убыль, а постоянное нарастание солнечного фонда, если только жизнь людей идет путем Аполлона. Может быть, Святой Ипполит и сам не сознавал, что с ним произошло то же, что и со многими другими представителями патристики, вносившими в дионисовско-христианскую идеологию героические, гиперборейские черты. Приведенная фраза, во всяком случае, не заключает в себе ничего дионисовского. Она вся аполлонична насквозь.

Всякая дионисовская жертва влечет за собою неминуемую убыль. От грубого опъянения, через сексуальные чары, до поэтического пантеизма и растворения в природе, она несет ущерб, изнеможения, катастрофу сил и саму смерть. Бесконечной грустью овита эта жертва. Она вся – увядание и гибель. На самых высших своих ступенях она может только птохевствовать.

Таковы два типа жертвоприношения, проходящих через историю мира до наших дней.

Таммуз

У пророка Иезекииля мы находим следующее замечательное место: «Он привел меня к вратам Дома Господня, выходящим на север, и вот посмотри: там женщины сидели и оплакивали Таммуза. Он сказал мне: ты видел, Сын Человеческий, Ты снова увидишь мерзости большие, чем эта»[63]. Место это переведено у Семидесяти Толковников буквально. Слово Таммуз не заменено никаким другим словом. То же и в переводах сирийском, халдейском и арабском. Таммуз остается без всяких пояснений и передача его на другие языки нисколько не меняет его фонетического облика.

Первый писатель, стремившийся пролить некоторый свет на это слово, был Святой Иероним. В общем буквально передавая слова еврейского оригинала, он в конце стиха заменяет Таммуза Адонисом. Очевидно, оба названия представляются ему тождественными. В одном из своих комментариев к этому стиху пророка Иезекииля блаженный Иероним выражает даже сожаление, что на том самом месте, где стояли ясли Спасителя мира, ещё недавно раздавался плач по убитому Таммузу, любимцу Афродиты. Не подлежит ни малейшему сомнению, таким образом, что, говоря о Таммузе, церковный писатель имеет в виду именно Адониса.

Сирийский лексикограф Бар-Балул (X век) рассказывает о Таммузе следующее. Это был превосходный охотник и стрелок. Любимый Баалти, финикийской Афродиты, он соблазнил её и увлек от мужа. Когда последний бросился искать её, Таммуз настиг его и убил. Через некоторое время Таммуза нашел в пустыне дикий кабан и растерзал его. Родители установили по Таммузу дни печали и плача в месяце, названном по его имени. Обычай этот – торжественно оплакивать Таммуза – распространился впоследствии среди многих языческих народов. Даже евреи усвоили этот обычай вместе с другими представителями в честь тех или иных богов. Очевидно Бар-Балул тоже рассказывает нам один из вариантов мифа об Адонисе, сливая его с мифом о Таммузе.

Иудейский писатель Раба Ицхаки, называемый Раши, 1105-й год, из Труа, так комментирует стих Иезекииля. Таммуз это языческая икона, с оловянными глазами. Женщины нагревают её изнутри и тогда кажется, что она плачет. Раши не указывает тех источников, на которых он построил этот удивительный комментарий.

Впервые подошел к вопросу о Таммузе с оригинальной стороны замечательнейший мыслитель Моисей Маймонид. Сквозь туман отдаленных веков он прозрел черты Таммуза, никем до него не замеченные. В сочинении Маймонида «Море Небухим» рассказывается, что Таммуз потребовал от своего короля, чтобы тот поклонился 7-ми планетам и 12-ти звездным фигурам звериного круга. За это он был предан жестокой казни. Таким образом Маймонид первый разорвал с традицией смешивать Таммуза с Адонисом. Таммуз не чудотворная языческая икона, а некий пророк, проповедавший в Вавилоне новую религию астральных божеств и потерпевший за это мученическую смерть.

Итальянский ученый Корсини идет по стопам Маймонида и уже окончательно