в вашей группе не было ни одного призрака?

Вот так. А то на предыдущую речь скажи что «да» что «нет» — один результат, только хуже будет.

— Нам конечно бы, очень помогло, будь у нашей группы столь мощное огневое прикрытие, как, например двое-трое легионеров, но тут сыграли роль два фактора: как командир, видя их в бою, на поле боя и участвуя с ними в сражениях, я прониклась убеждением что легионеры — негодные диверсанты. А вторая причина — мне хотелось всё-таки сохранить операцию в тайне от господина драгонария. А верность легионеров своим командирам настоль же известна всей вселенной, что даже вошли в поговорку…

— … «стучит как легионер», — закончил кто-то из зала. Только чересчур громко. По залу пошел гул. Девушка оглянулась, — Кверкеш, весьма довольный — даже с прозрачным лицом, сидел не шевелясь.

— Прошу не марать в грязи светлое звание защитников Республики и демократии! — застучал судья молотком по столу: — Вам же, субстратиг, должно быть особенно стыдно — ведь вы брали Слово Чести со своих солдат…

— Если бы никто из них не стучал, как бы вы узнали, гражданин сенатор⁈ — усмехнулся полководец.

— Суд оставит это обсуждение за рамками процесса.

Друзья и свидетели

— Суд вызывает следующего свидетеля — служителя культа, называющего себя «Братом Коваем»! Товарищ секретарь, прошу пригласить его для дачи показаний.

Забавно — слово «брат» они перевели на амальский, а прозвище «Ковай» — оставили, будто это его имя.

Женщина-призрак чуть ли не за руку ввела великана-монаха в зал. Брат Ковай оторопело оглядывался, вертя маленькой лысой головой среди воротника из огромных чёток, осторожно ступая, чтобы не запутаться в рясе — призракам почему-то очень хотелось видеть его как священнослужителя, а не солдата, поэтому он и подпоясался всеми монашескими регалиями.

— Подойдите и ответьте на вопросы суда.

Рядом с великаном-монахом всё казалось таким непривычно маленьким, словно детским. На него видать, произвели впечатление порядок и симметрия, свойственные призракам, царившие сейчас в суде, поэтому он часто оглядывался отвлекаясь.

— Почему вы согласились участвовать в этой авантюре?

— Ну, госпожа Третья приказала.

— Кто такая третья госпожа? Отвечай! Быстро! — накинулся на него второй судья.

— Да вот же она, — монах показал пальцем на Кадомацу. Зал разразился хохотом.

— Прошу простить моего коллегу. Он немного путается в обстоятельствах дела. Не полностью вошел в курс. Итак, как вы охарактеризуете операцию со своей, религиозно-культовой стороны дела⁈

— Будда милостив, и отпустит нам множество грехов за наши подвиги. Только что вам не нравится?

— Не вам задавать вопросы суду!

— Тихо, тихо… — остановил молодого судью старший: — Лучше расскажите, суду, что произошло с первым проводником — Каличараном?

— Ну же казнили его. Не надо было язык распускать. И вообще убивец он.

— Что значит — «язык распускать»⁈

— «Язык распускать» — значит, кто-то начал болтать, что не спросили, или говорит всякие вещи, которые не надо было говорить. Вот. Потом жалеет.

— Нас не интересуют значения этого выражения! Нас интересует, что он сделал такого, за что заслужил смерти!

Монах достал руку и начал загибать пальцы:

— Солгал, пытал свою жену, убил свою жену. А, да! Назвал Её Высочество нехорошим словом.

— Каким?

— Вы что, мне же голову отрубят за него тоже! — надул губки толстяк: — Госпожу принцессу нельзя называть такими словами! Она хорошая девочка!

Кадомацу улыбнулась и даже чуть поправила причёску, убрав непослушную прядку за ухо. У нет, она не стала бы обижаться на «шлюху» про которую помянул Каличаран — обижаются же на то, чего в тебе есть хоть капелька… А уж суккубьей-то склонности, она в себе отродясь не замечала. Это вот ханжу Сакагучи могло бы задеть, а так бы, как бы при ней не ругались, она бы даже не отреагировала! (это она сейчас так думала)

— … Итак, значит, после того, как вы лишились проводника, в результате этого недоразумения, ваша команда и решилась воспользоваться услугами подсудимого гражданина Агиры⁈

— Да нет, мы нашли труп его жены в машине. Он сказал, что его убил Агира-тенси. Потом встретили господина Агиру и поговорили с ним. Он уже согласился. А потом люди обнаружили, что труп старый. И проводник сам во всем признался. Тогда госпожа Азер его и наказала. Всё так было.

По залу пронёсся необычный гул оживления. К сожалению, Бэла сейчас сидел на другой стороне стола — рядом с Тардешем, и нельзя было спросить у него, на пользу это или во вред, но, судя по тому, как он оживлённо переговаривался со Златой, простодушный монах открыл какую-то важную истину.

— Прошу порядку! — застучал опять своим молоточком по своему столу судья: — Итак, свидетель, вы утверждаете, что факт вербовки подсудимого Агиры произошел ДО устранения перебежчика Каличарана⁈

— Да. Он как пыхнул — все ослепли, потом ухнул — и Госпожа Третья с ним сразилась, потом Ильхан крикнул — «стрелять буду!» — ну и я с дубиной подоспел. Он и сдался сразу!

— Простите… эти «пыхания» и «ухания» имели какое-то материальное воплощение⁈ Или всего лишь какие-то вербальные формы общения⁈

— Ну, он же ангел! Он светом может пыхнуть!

— Что за пыхи вы имеете ввиду? — Сидевший в клетке Агира хлопнул себя по лбу, и, поднявшись, расправил крылья и дал их свечению неяркий накал. Получилась очень короткая вспышка, от которой вздрогнули все:

— Вот так и пыхнул, только в сто раз ярче! — указал на него пальцем монах.

— Суд удовлетворён. Конвой, — легионеры встали по стойке «смирно»: — Выполняйте свои обязанности. Подобная халатность могла стоить нам побега.

Судьи посовещались:

— Свидетель, вы свободны. Займите своё место в зале, — монах с облачением стал протискивать своё пузо через ряды сидящих генералов по направлению к принцессе.

— Суд вызывает следующего свидетеля: рядового 1-го класса, Ильхана Ясырхида!

Дочь императора вообще-то надеялась, что сначала вызовут Хасана — чтобы все дурни сразу были под присмотром, но так тоже ничего — по крайней мере, уж про него-то точно известно, что он не ляпнет лишнего… Эх-эх-эх, хорошо, что Маваши и Гюльдан исключили из числа свидетелей — уж эти двое-то точно наговорили бы на межпланетную войну.

— Клянусь говорить правду, только правду и да покарает меня Аллах, если нарушу эту клятву, — так, или примерно так навернул янычар на языке