Шрифт:
Закладка:
— К порядку! — призвал судья: — Рассматривается дело государственной важности, и нам недостойно тратить отведённое на него время выяснением вопросов, кто, где сидит, уважаемые товарищи!
— Извините меня, — сказал Бэла, подсаживаясь, насколько мог близко к демонессе.
— За что⁈ — улыбнулась она, приветствуя его поднятием бровей.
— Ну… я как-то нехорошо поступил. Вроде как-то вас подставил… вышло…
— Не берите в голову. Я — ничего не заметила.
— Всё равно — извините…
— Как вы думаете, что они могли решить за этот перерыв?
— Не знаю, — пожал плечами юноша-призрак: — Злата говорит, что им сейчас тяжко — с Лимеса до Сената-то не дозвониться.
— «Злата говорит»⁈
Бэла постучал себя пальцем по черепу.
— Понятно… Ладно, только бы всё закончилось хорошо…
— Вас-то точно оправдают!
— Ну и что в этом хорошего, если одну меня⁈ А Агира, господин драгонарий⁈
Ученик Тардеша долго молчал, пока судьи перебирали всякие бумажки, потом высказался:
— Знаете, я вами всё больше восхищаюсь… Какая же вы классная дев… женщина! Вот были бы вы нашей расы…
— Не надо комплиментов! — а потом, словно о своем: — Эх, знаете, как бы это всё изменило…
Капитан «Шайтана» только начал к ней поворачиваться, как судья объявил:
— Слово имеет Председатель Партийного Комитета Особого Экспедиционного Флота драгонария Тардеша, Газзаб Прибеш. Товарищ по партии, изложите ваши требования к обвинению.
Партийный Прибеш — бритоголовый призрак роста высокого — но не столь высокого, как Тардеш, чуть покрепче телосложением своего адмирала, вышел не на огороженное место отвечающего, а в проход между судьями и слушателями, и, ходя от стола женщины-судьи почти до стола принцессы, начал свою речь. Его череп имел удивительную особенность — не матовый, как у всех амальцев, а гладкий, он бликовал в лучах света.
— Редко когда Суда Чести Амаля удостаивается инородец. На моей памяти такого не было ни разу, и ведь я прошу заметить — Суд Чести Амаля — это не только форма наказания, и порицания, но и одновременно, как явствует из названия — высочайшая честь, что оказывается, пусть и временно, оступившемуся союзнику.
— Да. Как же, — сквозь зубы процедил Бэла: — Но лить мёд и масло он умеет, не откажешь.
— Насколько я знаю, вы же в хороших с ним отношениях, — удивилась Метеа: — Что же вы про него так говорите⁈
— Ну да… но… Неприятно становится, когда враньё перерастает все пределы. Тише, он же про вас говорит!
— … такого полководца, как маршал Явара, или Метеа, если суду будет удобнее её так называть. Но мы будем судить не её! А её образ жизни, враждебный самому понятию «дисциплина»! Спору нет — она смела, отважна, изобретательна, умеет увлечь за собой, не говоря уже о том, что она просто красивая женщина. Но при всём этом — взбалмошна, неуправляема, капризна и порочна! Её сладострастие просто не знает пределов — посмотрите, как ухаживает за красотой своего лица, как развратен сам покрой одежды этой самки! — ткнул он пальцем в сторону принцессы, закованной в доспехи, вызвав смешки в зале: — Это не голословное утверждение, основанное только на неприятии чуждого Республике украшательства, нарушающие все законы о роскоши — у меня есть и доказательства и свидетели, говорящие, что её слабости не раз становились причиной поражения войск Республики! Не раз, и даже не десятки раз — подрывающие мощь нашей непобедимой армии!
«Да, — думала дочь императора: — а вы хорошо сделали, что не дали пронести оружие. Некоторые умирали за меньшее. С другой стороны — он что, не думает, что в него могут просто запустить чем-нибудь тяжелым⁈» Она покосилась на Гюльдан — та уже сжала кулачки. А по Сакагучи всё равно не видно- этот молчун до самого последнего момента будет оставаться невозмутимым, как скала.
— Многие, может быть, скажут — это ещё небольшой порок, и вполне естественный и простительный в военное время, тем более что маршал с лихвой компенсирует все свои пороки своим героизмом… Героизм — естественно самая большая ценность для Сынов Амаля, и он прощает много, но можно ли судить женщину по законам для мужчины⁈ Сын — это всегда мальчик, мужчина, а как говорили наши Отцы: «То, что для мужчины — порок, у женщины превращается в сущее бедствие», и никакие героические поступки, никакое военное время не могут этого оправдать! Что же случилось, что послужило поводом тому, что украшение своей расы, принцесса, пала так низко пред порочными страстями и превратилась в позор, как собственной расы, так и всех союзных армий⁈ — это не вопрос для суда! Вопрос для суда — нужна ли нам такая командующая, невзирая на все её пороки, либо важнее Честь Амаля, невзирая на то, что мы можем лишиться столь победоносного полководца⁈ Не зря наши предки и Партия запретили даже присутствие женщин в армии! Только представьте, что может произойти, если, оправдываясь её примером, другие стратиги и драгонарии Республики допустят подобные слабости, и предадутся разврату, запретным утехам, лени и роскоши, вместо того, чтобы служить Республике? А ведь её даже сделали командующим стратигом! И если она доблестна и умела, кто даст гарантию, что последовавшие её примеру несознательные протеже поддавшихся женским соблазнам стратигов будут обладать такими же талантами! Поэтому я требую наказать её, невзирая на заслуги — во избежание грядущих бедствий!
Зал разразился аплодисментами. Азер повернулась к своей госпоже:
— Ваше высочество, вы как⁈
— А с чего это должно меня задевать⁈ Это же неправда, — она постучала себя по кирасе: — Я даже не в платье, я в доспехе.
— Пак говорит, что отсюда может достать его шею стрелкой, — вставил слово недвижный Сакагучи.
— Не мели ерунды. За это нас точно казнят…
— Спасибо, товарищ по партии, суд учёл ваши требования. Займите своё место и ожидайте вердикта. А сейчас слово возражения имеет сторона защиты. Обвиняемая, вы отказались от защитника, значит, теперь вы должны либо сами выступить с речью, либо пропустить её. Так что, отказываетесь⁈
— Нет, я выступлю, — кивнула девушка, и, оправив платье, вышла на место отвечающих:
